[rosenkrantzdead]

Сия мелочь есть первое написанное в фендоме сам автор графоманит до невозможности много. И оно не бечено.

Название: Это стало нормальным.
Автор: Rosenkrantz
Фендом: внезапно Реборн.
Пейринг: 5927 (Гоку/Цуна)
Рейтинг: PG-13

Наверное, это должно было казаться ненормальным для окружающих. Хотя, предосудительного они ничего никогда не делали. Гокудера просто согревал руки босса в своих карманах, сжимая их в своих ладонях и выдыхая в сторону, когда Цуна отворачивался, с кем-то говорил. Конечно, первое время юный Вонгола не принимал такой заботы, как раз таки и считая это ненормальным. Но зима выдалась уж слишком морозной, а в карманах Хаято рукам теплее, чем в перчатках.
А потом Гокудера начал прижимать его субтильное тельце к себе, сидя под одним пледом в гостиной. Вечерами, когда Нана уже уходила спать, а они смотрели фильмы. Это смущало, но тоже исключительно первое время. И потом, уж этого-то никто не видел. А теплого взгляда друга, когда Цуна засыпал на его плече, не видел и сам Савада. Он и мягких поглаживаний по щеке не чувствовал.
Цуна привык и уже сам, безо всяких задних мыслей засовывал руки в карманы Хаято и льнул к его боку. Это стало нормальным. Для него самого. Он предпочитал просто не думать.

Раньше Гокудере казалось, что просто держать его ладони в своих руках будет для него самого достаточной близостью. А то, что сердце в груди срывалось на новый ритм, явно требуя продолжения банкета, так этого можно было и не замечать. Он научился не краснеть.
Когда он в первый раз притянул Цуну поближе к себе, на полусонном порыве, кстати, Хаято понял, что теперь от тепла его тела отказаться уже не сможет. И даже тогда думал, что этого ему хватит за глаза.
Но когда Савада засыпал на его плече, чуть приоткрытые губы пытались заставить думать иначе. Это было его личным наказанием – мучения от того, что нельзя, но очень хочется. Наказанием за все те неподобающие мысли, что приходили в его голову, едва он оставался один на один с самим собой.

Если нельзя, но очень хочется, то можно.
Пусть и не в их случае. Но Хаято Гокудера не был самым терпеливым человеком на планете. А риск – дело благородное. Даже в таких делах.
В классе кроме них двоих никого и не было. Цуну оставили на дополнительные занятия, а Гокудера просто не мог его покинуть. И сам от себя не ожидал того, что так просто возьмет и подастся вперед, через парту, и коснется губами его губ. Сердце взбесилось мгновениями позже, когда Савада от удивления приоткрыл рот и язык Хаято скользнул внутрь, с тянущей нежностью касаясь языка босса, не надеясь даже на ответную реакцию. На положительную ответную реакцию.
Цуна вздрогнул и прикрыл глаза, вроде и не зная, что делать, а вроде и оттягивая момент. Непозволительно долго. Он уперся ладонями в плечи Хаято, отталкивая его от себя. Вот это уже ненормально.
...пока ненормально.

@темы: 5927, Фанфикшн

---

[[Senri]]

оно такое няшное, что я переборол свою лень Х))

+3

автор
www.pixiv.net/member.php?id=224397

@темы: 5927, Фанарт, Ссылки

---

Happy Halloween!

[5927]

+21

@темы: 5927, Giotto x G, Фанарт

---

Слишком близко..

[Shadow_Fright]

Название: Слишком близко
Автор: Akai Yuki
Фэндом: KHR!
Пейринг: Гокудера Хаято/Савада Цуна
Рейтинг: PG-13 (с натягом, не люблю я PG и G)
Дисклеймер: герои принадлежат создателям, а их любовь - слэшерам))
Жанр: yaoi, romance, OOC (частичный)
От автора: первый раз в этом фэндоме)) уж не обессудьте))
Саммари: действие после Конфликта Колец, Гокудера пришел еще раз поздравить Цуну с победой, а за ним следом подкрался яой)))

чпок

- Джудайме! Ты победил! Ты станешь прекрасным главой Вонголы! - с дикими воплями Гокудера ворвался в комнату Цуны. Его энтузиазм бил через край и не позволял замечать унылого и сонного выражения лица будущего мафиози.
- Гокудера-кун, - начал было Савада, но крепкое объятие Хранителя Урагана лишило его легкие воздуха. - Кха! Задушишь же... Отпусти! - Цуна начал вырываться, чтобы глотнуть кислорода. Хаято выпустил его и снова улыбнулся.
- Прости, Джудайме! Просто я так счастлив! Я рад, что являюсь правой рукой Десятого Вонголы!
- Яре-яре, Гокудера-кун, - вздохнул Цуна. Его глаза просто закрывались. Конфликт Колец окончательно измотал парня, Реборн даже сжалился над ним, отменил тренировки на три дня, а сам уехал с Бьянки к морю.
После победы над Занзасом жизнь вернулась в прежнее русло. Школа, Кьёко-тян, экстримальный настрой Сасагавы-нии, ободряющая улыбка Ямамото, приставания Хару, шумная возня И-пин и Ламбо. Казалось, прошедшие битвы приснились ему, но каждый из Хранителей до сих пор носил следы смертельный поединков. А больше всего гнетет то, что Савада Цунаёши не собирается становится Десятым.
Цуна склонил голову и бессильно упал на кровать. Хаято обеспокоенно коснулся ладонью его лица.
- Джудайме! Что с тобой? Может, вызвать врача?
Савада приоткрыл глаза и увидел встревоженного подрывника.
- Я просто устал.. Гокудера-кун.. Я еще слишком слаб... - с этими словами Цуна провалился в спасительное забытье. Постепенно его лицо стало спокойным, дыхание выровнилось.
Хаято долго смотрел на спящего Вонголу, наблюдая за легким подрагиванием губ.
"-...Ксо! Он так близко... Джудайме... Цуна... Я всегда буду рядом, ты станешь самым известным и сильным главой клана, может, Сасагава Кёко заметит твои чувства, которые видят все, кроме нее... Но для меня ты останешься единственным в жизни... Джудайме... Я не знаю, как рассказать тебе о своих чувствах, желаниях... Если я открою правду, то потеряю тебя навсегда... Ксо!"
Цуна повернулся во сне на бок. Его непослушные волосы лежали на подушке почти невесомым облаком, дурацкая пижама скрывала его еще по-мальчишески угловатое тело. Повинуясь внезапному порыву, Гокудера лег рядом со спящим Савадой и осторожно приобнял его. Десятый что-то пробормотал и положил руку на талию Хаято. Подрывник задохнулся от удивления, чуть сжал ладонью ткань пижамы. Цуна крепко спал, и во сне все теснее прижимался к Гокудере, уткнувшись носом в его ключицу, щекотя волосами ставшую чувствительной кожу на щеке.
Хаято смотрел на будущего мафиози с нежностью, желая лишь одного - чтобы сон Джудайме не был прерван ни тупой коровой, ни вездесущим Реборном.

@настроение: мдя

@темы: 5927, Фанфикшн

---

"на свой страх и риск"(с)

[~Энма~]

Название: "Я искренне сочувствую ему, Бельфегор."
Автор:  aoi-chan
Бета:  [Мизоре]
Жанр: яой, стеб, PWP
Рейтинг: NC-17
Пейринг: TYL!Гокудера\TYL!Тсуна
Статус: закончен
Размер: мини
Фэндом: Реборн и иже с ним)
Дисклеймер: не мое) я лишь поигралась и вернула обратно)
Саммари: Гокудера и Тсуна едут в поезде в Италию на важную встречу. Все чин-чинарем, да вот только почему-то соседние купе заняты народом из Варии и Хранителем Тумана. И уединиться Хаято и Саваде удается только в туалете...
Размещение: ой, если захотите, но с моего разрешения
Ахтунги: OC, ООС персов, нек. AU, "яой в неположенном месте" (с) Стёб от беты и автора в конце хDDD
Речь автора: Чего только не напишешь в поезде, правда? Гоку-извращенец, да~а^^
От беты: Гокудера тут как и положено называет Тсуну Десятым, но переходя к активным действиям обращается к нему на ты, это так, чтобы по этому поводу не возникало вопросов)

ужаснуться

- Ну Джудайме, ну пожалуйста! - Хаято скакал вокруг Тсуны козликом, уговаривая того на "один лишь поцелуй".
- Знаю я, чем твои поцелуи заканчиваются, - буркнул Десятый, закрываясь от Хранителя подушкой. - Даже не думай, Гокудера-кун. Пока в Италию не прибудем, никаких поцелуев.
- Да ладно тебе отпираться, - обиженный Хаято сел напротив Савады.
- Гокудера-кун, перестань оби... - речь Тсуны была прервана негромким "ку-фу-фу" из соседнего купе. - Знакомый смех... - Десятый вышел из купе и направился в соседнее, где, как оказалось, сидел Мукуро, весело общаясь с Хроме, Чикусой и Кеном.
- Ойя-ойя, кто к нам зашел, - с улыбой заметил иллюзионист. - И какими судьбами, Тсунаеши-кун?
- Э... ну... понимаешь... - Тсуна никак не мог найти оправдание своего нахождения в купе. - Послушай, Мукуро, а что ты тут делаешь?
- Еду, как видишь, - рассмеялся Рокудо, делая знак Докуро.
- Мукуро-сама едет к Аркобалено по имени Мармон, - сказала девушка.
- Аааа... - глубокомысленно протянул Савада. – Понятно, ну ладн...
- Вро-о-о-о-о-о-ой! - вдруг сотряс весь вагон вопль.
- Скуалло?! - почти со страхом спросил сам у себя Десятый и бросился искать варийца. Он оказался в купе, которое находилось в самом начале вагона. В самом купе было тихо, но потом послышалось знакомое "ши-ши-ши". Савада в шоке взглянул на закрытую дверь.
- Бел-семпа~ай, перестаньте кидаться ножами. Ску-семпай не успевает, - протянул монотонный голос Франа.
- Воой, Бельфегор, прекрати!
- Ши-ши-ши...
- Бел-семпа~ай, ну пожалуйста...
Решив, что там дурдома и без него хватает, Тсуна решительно повернулся спиной к двери купе Варии и вернулся в своё. По возвращению из "путешествия" Савада рухнул на свою полку. Хаято участливо посмотрел на него.
- Мукуро?
- Ага, - откликнулся Савада. - И еще Скуалло, Бельфегор, Фран, Хроме, Кен и Чикуса.
- И что они тут делают?
- Понятия не имею. Мукуро сказал, что он со своей компанией едет к Мармону.
- Эээээ... А разве Мармон сейчас не в Японии?
- Вот и я о том же, - вздохнул Тсунаеши. - Сдается мне, что они просто решили проследить за мной.
Гокудера промолчал.

***
Савада ушел в туалет*. Уже минут тридцать назад.
«Так, надо пойти и посмотреть, как там Джудайме,» - подумал Гокудера, выходя из купе и направляясь к туалету. Цивилизованно постучал в дверь.
- Джудайме, ты там?
- А, Гокудера-кун... - дверь вдруг открылась, и Хаято затащили внутрь.
Тсуна выглядел каким-то запыхавшимся, его длинные волосы выглядели ещё более растрепанными, а щеки покраснели.
- Джудайме, с тобой всё в порядке?
- Угу, - кивнул Савада, притягивая к себе Хранителя за поцелуем.
- Джудайм..ммммф, - замычал Гокудера, но на поцелуй ответил.
- Гокудера-кун, - выдохнул Тсуна, отстраняясь от Хаято и закрывая дверь. - Я тут подумал... Ты прав.
- Джудайме? - Гокудера с некоторым непониманием смотрел на Десятого, который опустился на колени перед Хранителем. - Ты что собираешься делать?
- Сейчас поймёшь, - хитрая улыбка осветила лицо Тсуны. Он тесно прижался к Хранителю и легко, почти невесомо, коснулся рукой его паха.
Гокудера удивлённо расширил глаза.
- Т-Ты не обязан это делать, - Хаято судорожно вздохнул. - Ты же не делал этого.
- Всё бывает в первый раз, - филосовски заметил Савада, расстегивая ширинку и высвобождая напряженный член Хаято.
- Н-но.. - Хранитель Урагана чуть было не сорвался на стон, когда Десятый коснулся кончиком языка головки, но Гокудера вовремя вспомнил, что они в поезде. - Д-Джудай-ме... - выдохнул Хаято.
Его руки невольно потянулись к голове Тсуны, заставляя того заглотить возбужденную плоть. Тсуна послушался, скользнул языком по всей длине, посасывая головку и затем стал ритмично погружать в свой рот член Хаято. Хранитель стиснул зубы, пальцы запутались в длинных прядях. Стараясь не стонать, он медленно опустился на пол, ноги его уже не держали. Тсуна отвлекся от своего увлекательного занятия.
- Не нравится? - тихо спросил он, беря одну руку Гокудеры в свою. - Извини, я в этом не мастер.
- Н-нет, Джудайме, - попытался было сказать Хаято, но слова застряли в горле, когда Десятый, словно извиняясь, начал поочередно целовать пальцы Хранителя. - Да что с тобой такое?!
Хаято не выдержал и, вырвав свою руку из захвата Савады, схватил своего босса за плечи, требовательно того встряхнув.
- Куда делся Джудайме, который вспыхивал от каждого моего прикосновения?
- Да вообще-то, я здесь, - недовольно буркнул Тсуна.
- Нет, - твердо сказал Хаято. - Ты...
- Ойя-ойя, какие люди, - вдруг раздался голос со стороны двери. Тсуна чуть было не шарахнулся, но вовремя вспомнил, что его Хранитель Урагана не совсем одет, и поспешно прикрыл его собой, при этом основательно покраснев.
- М-Мукуро, зачем ты здесь? - спросил Тсуна, внимательно смотря на иллюзиониста.
- Ку-фу-фу~ - рассмеялся Рокудо. - Не поверишь, Тсунаеши-кун, тебя ищу.
- Хаа?
- Я же говорю, что не поверишь. Ладно, ребятки, - выделил последнее слово Мукуро. - Пойду я, не буду вам мешать.
С этими словами Хранитель Тумана развернулся и вышел из туалета.
- Э, Гокудера-кун? - вопросительно посмотрел на Хаято немного покрасневший Савада. - Извини, это я забыл дверь на замок закрыть.
- Что здесь делает этот иллюзионист? - Хранитель Урагана вскочил, полный желанием пойти и потребовать объяснений у Рокудо. Савада не сдержался и начал хохотать.
- Извини, Гокудера-кун, - выдавил он из себя. - Хи-хик... Но куда ты собираешься... хах... пойти в таком виде?
- Виде? - переспросил Хаято и посмотрел на себя в зеркало. Его волосы были растрепаны, глаза блестели, футболка с одного плеча неизвестно как сползла, ширинка расстегнута. - И правда...
Хранитель протиснулся к двери и защелкнул замок.
- Джудайме, продолжим? - невинно поинтересовался он, поднимая Тсуну и прижимая его к закрытой двери.
- Ээ-э-э... Г-Гокудера-кун? - еще больше покраснел Савада и попытался выбраться из смущающих его объятий. Но в туалете было тесно, они еле помещались там вдвоем, и плюс Гокудера крепко держал его.
- А куда же подевалась та страсть, что была пару минут назад? - немного насмешливо спросил Хаято, задирая футболку Десятого.
- Ээ-э-э... ну... - Тсуна подавился собственными словами, когда Хранитель Урагана пробежал языком по уже оголенным ключицам, вызывая дрожь во всем теле. За ключицами последовали плечи**. Хаято довольно улыбаясь лизнул босса за ухом, чувствуя дрожь, пробежавшую по всему телу. Тсуна притянул ещё ближе к себе Гокудеру и начал порывисто целовать его в макушку. Хранитель Урагана поднял голову и улыбнулся.
- Джудайме, зачем целовать волосы, если я весь в твоем распоряжении? - спросил он и прикоснулся своими губами губ Десятого. Хаято лизнул нижнюю губу, перед тем, как ворваться в рот своего босса, лаская кончиком языка нёбо. Оторвался на секунду, чтобы глотнуть воздуха, и снова начал целовать такие желанные им губы. Его руки тем временем спустились вниз, к джинсовым шортам Тсуны, начали расстегивать и стягивать их. Хаято оторвался от губ босса и начал поцелуями спускаться вниз. Лизнул соски, заставив этим действием Десятого резко втянуть сквозь зубы воздух. Хранитель опустился на колени , легкими касаниями двинулся ещё ниже и коснулся пальцами входа Савады. Одна ладонь обхватила ствол члена Тсуны и начала двигаться по нему, в то время, как пальцы другой руки мягко растягивали Десятого. Спустя некоторое время Савада требовательно застонал.
- Давай уже... хах... Гокудера... - окончание фразы плавно перешло в протяжный стон, и Тсуна зажмурился. Как бы Хаято его не растягивал, было всё равно неприятно. Хранитель Урагана остановился, войдя полностью, и успокаивающе поцеловал Тсуну. Оборвав поцелуй, Хаято тихо спросил:
- Ты в порядке, Джудайме?
- Хах... Да, - нашел в себе силы для связной речи Савада. - Ну же, двигайся...
- Ну раз ты просишь, - шаловливо сказал Гокудера, начиная двигаться в Десятом. Постепенно всё более громкие стоны боли Десятого начали становиться стонами удовольствия. Гокудера, чувствуя приближающийся оргазм, схватил *** возбужденную плоть Тсуны и начал скользить по ней рукой, помогая Саваде достичь пика одновременно с ним. Еще пара движений, и Тсуна чуть было громко не застонал, но вовремя был заткнут поцелуем. Оба парня в каком-то бессилии сползли на пол, и Хаято осторожно вышел из своего босса.
- Г-Гокудер.. - Десятый посмотрел на подчинённого, и все слова застряла у него в горле. - Ч-Что ты делаешь?!
- Ничего, - улыбнулся Хранитель, слизывая со своей руки сперму Десятого.
- Ты сбрендил?! - Тсуна вскочил с пола, сорвал туалетную бумагу, бухнулся обратно и начал вытирать руку Хаято.
- Сам не лучше, - отозвался Гокудера. - Ты на себя в зеркало смотрел? Полностью раздет, на плечах и ключах засосы...
- Твоя же работа!
- Весь пах белый, а из задницы вытекает сперма, - словно не слыша выкрика, продолжил Хаято.
- Эээ... - у Тсуны не нашлось слов, чтобы ответить. - Дай бумагу, - с тихим рыком сказал он, вырывая бумагу из рук Хранителя.

Бел со Скуалло тихо отошли от двери туалета. И лишь придя в свое купе, они начали обсуждать то, что услышали.
- Ну охренеть просто, - сказал мечник. - И как они умудрялись скрывать это?
- Ши-ши-ши, - рассмеялся принц. - Не знаю. А я ведь даже не догадывался.
- Воой, ну нефига ж себе! - тихо ругнулся Скуалло. - Даже наш гений не знал.
- Кто что не знал, Ску-семпай? - в купе зашел Фран, держа в руках три чашки с чаем.
- Воой, перестань меня называть так! - вызверился Суперби, беря кружку.
- Ши-ши-ши, - рассмеялся Бельфегор. - Смирись с этим, Скуалло.
- Вот молчал бы, гений недоделанный! - рявкнул на него мечник. Смех прекратился.
- Кого ты назвал гением недоделанным, ты, акулёнок несостоявшийся? - почти спокойно спросил блондин, доставая коробочку с хорьком урагана.
- Бел-семпа~ай, - протянул Фран. - Перестаньте гавкаться со Ску-семпаем.
- Отвали, Фран!
- Но, Бел-семпа~ай...
- Я сказал тебе заткнуться! - в спину иллюзиониста впились парочка ножей.
- Ну вот, опять, - вздохнул ученик Мукуро и, сев прямо на пол, начал поочередно вытаскивать ножи, сгибая их пополам.<
- А вообще знаешь, Бельфегор, - вдруг подал голос Скуалло. - Я искренне сочувствую Саваде.
- Да? - отвлекся от битья по шапке Франа Бел. - И почему же?
- Этот Хранитель Урагана, судя по всему, тот еще извращенец. Даже Луссурия рядом с ним не стоит.
- Ши-ши-ши, - рассмеялся принц, приступая к прерванному занятию.

- Мукуро-сама, Вы в порядке? - участливо спросила Хроме, внимательно смотря на Рокудо.
- Да, в полном, - помедлив, кивнул иллюзионист. - Не обращай внимания.
- Как скажете, - Докуро продолжила пить чай.
«Ку-фу-фу~» - рассмеялся про себя Мукуро. – «А ведь этот Хранитель Урагана тот еще извращенец... Интересно, а он удержится от секса с Тсунаеши-куном в купе? Надо бы проверить...» - с довольной ухмылкой Рокудо продолжил созерцать свое отражение в стекле, строя планы по совращению своего босса и Хранителя Урагана.


*(пр. беты) ушёл и не вернулся! хД (а точнее не вернулась его невинность – прим. автора)
**странный порядок, не спорю)
***... и оторвал достоинство Тсуны нафиг)))))))))) (ноу комментс - прим. беты)

@темы: 5927, Фанфикшн, NC-17

---

[Мэй-чан]

Автор: Мэй-чан
Пейринг: 2759 и намёк на GG
Жанр: флафф
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: Всё Амано.
От автора: Оно вообще было на Осенний Драблтон, но я как-то проворонил х)Ключ был "лужи"

Осень отражалась в лужах.
А те расплывались, словно жидкое золото, отражая пожелтевшие деревья, посеревшее небо и подростков, ногами разбрызгивающих это золото по асфальту. У кого-то начиналась осень, а у них она просто была. Была, как и все остальные времена года. Была со своим серым небом и дождём смывающим сухие листья с деревьев. У кого-то осень символизировалась с увяданием, депрессиями и прощаниями, а у них – с котацу, горячим молоком, совместным решением домашнего задания и сном, одним на двоих. У кого-то она была последней, а для них она была «ещё одной». Ещё одной ветреной и лёгкой. Ещё одной прожитой вместе осенью. Они считали каждый день, который они проводят вместе, потому что для кого-то осень может быть последней, а для них… для них ничего никогда не закончится, они ведь опять победят. Они считают, потому что каждый совместный день – праздник. Каждая совместная неделя – ещё один праздник. А уж прожитый месяц…
Они разбивают ботинками гладкое зеркало воды, проходят мимо, забирают часть воды с собой на штанинах и уносят домой капли дождя с отражением осени. У них ещё много дел, им ещё очень многое нужно сделать, успеть до заката, чтобы потом, целый вечер, наслаждаться друг другом. Друг другом и ветром, заносящим осенний холодный воздух в открытое окно. А капли с отражением осени, пропитавшие ткань брюк, будут валяться где-то в углу в спешке стянутые, ненужные, брошенные в угол. А они будут валяться на ковре, на кровати, просто на прохладной древесине пола, и болтать о чём-нибудь. Гокудера опять будет рассказывать что-то о Италии, а Тсуна слушать его и улыбаться, поражаясь его эмоциональности и открытости. Они уже давно переступили черту, за которой остались скованность и скрытность. Осенью на них иногда накатывала странная тоска и тогда они делились этим друг с другом, обсуждали. И тоска уходила, смываемая прохладным, свежим дождём.
В лужах отражалось небо. Серое, с белыми полосами облаков, и ярким дождём из сухих листьев.
В лужах отражалось Небо. Рыжее, живое, со счастливой улыбкой, держащее за руку Ураган.
Тсуна остановился у самого края моря, где тонет осень, и замер, вглядываясь в него. Гокудера заинтересованно опустил голову вниз, пытаясь разглядеть то, что увидел Савада, но увидел только себя и его. И небо. А Тсуна улыбнулся, схватил Хаято за руку и повёл прочь.
В лужах искажается время. В лужах, его вообще не существует, только отражение мира.
В той луже были они, точно они, только десять поколений назад. В той луже отражалась их первая жизнь.
Любовь отражалась в лужах.

@темы: 5927, Фанфикшн

---

«Fedeltà»

[Cromo]

Автор: Cromo
Рейтинг: PG-13
Пейринг: TYL!Савада Тсунаёши/TYL!Гокудера Хаято
Жанр: drama
Слов: 927
Размещение запрещено.
Драббл под впечатлением от семьдесят четвёртой серии аниме.

Самураю в делах повседневных следует неизменно помнить о смерти; следует хранить это слово в сердце своём.
Он помнит, он и не смог бы забыть; за бумагами, на переговорах, в ресторане - он помнит. В шумной толпе и в тишине резиденции, в Японии и в Италии, среди бездушных офисных зданий и среди молчаливых деревьев - он помнит.
Стоя перед гробом - он помнит.
Стоя перед гробом на коленях - он помнит, помнит, помнит...
Хаято не хочет думать, что он там. Он лучше будет думать, что однажды он ушёл и не вернулся; да, конечно, он ушёл и не вернулся, и гроб, наполненный белыми лилиями - всего лишь нелепая формальность, на которой настояла Семья; и тело... конечно же, нет никакого тела; не может быть, этого - не - мо-жет - быть.
Никак, никак не может.
Рука несмело скользит по тёмному дереву; пальцы натыкаются на холодный металл окантовки и запинаются, останавливаются, чтобы, мгновением спустя, двинуться дальше; провести ребром ладони по гладкой поверхности, очертить чёткую римскую цифру «десять» на гербе Вонголы; Вонголы... если бы не Вонгола; ес-ли - бы - не - Вон-го-ла...
Он не хотел, так не хотел ввязываться во всё это, но подрывник был счастлив, так счастлив, что именно ему суждено стать Десятым, его Десятым... откуда, ну откуда он мог знать, что ему суждено не только стать, но и... не стать.
...неизменно помнить о смерти... хранить...
Подрывник помнит; он помнит - но это он, он должен был умереть, заслонив собой Десятого; он, он он, а не...
Верность самурая - в том, чтобы без страха пожертвовать жизнью, защищая господина.
Хаято накрывает герб ладонью, и его рука замирает и не двигается больше; он прижимается щекой к прохладному дереву, неприятно пахнущему свежим лаком - матовым, почти незаметным.
Верность самурая...
Он пропускает момент, когда его плечи начинают судорожно вздрагивать, когда с губ рвутся хриплые всхлипы; в его серых с прозеленью, как мшистые камни, глазах, нет слёз, совсем нет; они сухие, как выцветший от жажды мох.
Хаято обхватывает себя за плечи, вцепляется пальцами в противно скользкую ткань пиджака - и тут же выпускает её; трясущимися руками достаёт пачку сигарет, роняет - и в прострации смотрит на плотно прикрытую крышку гроба, и ему кажется, что в помутневшем воздухе смешиваются запахи; приторный - лилий; гнилостно-сладковатый - разложения; ему кажется, кажется - ка-жет-ся.
Хаято закрывает глаза, отсчитывая удары сердца; десять ударов сердца, он не в силах ждать дольше; он смотрит - снова, и видит - снова.
Нет. Нет, нет, нет...
...пожертвовать жизнью...
В груди подрывника рождается крик, крик, идущий, кажется, не от содранных давно уже связок, а из самого сердца; он подавляет его. Он шатается, как пьяный, ничего не видя перед собой, он катается по траве, оставляющей на ткани безупречно отглаженного костюма мокрые пятна, скребёт пальцами землю, ломая ногти на длинных, ухоженных пальцах, он до крови кусает губы - с них рвётся глухое, сдавленное рычание, полувсхлип-полустон.
...защищая...
Джудайме... джу-дай-ме.
Подрывник срывает с себя пиджак, отбрасывая его в сторону, сдирает неудобную, совсем новую, пахнущую магазином рубашку - чёрную; раньше он никогда не носил чёрного - рубашку, тугой воротник которой, врезаясь в кожу, душит, заставляет его задыхаться, сдёргивает с шеи тугую петлю галстука; тонкое лезвие карманного ножа, которым он снимает стружку с карандашей, сидя за бумажной работой или в библиотеке, окрашивается алым; он исступлённо наносит порезы - вдоль, вдоль, поперёк, вдоль, вдоль, не опасные, неглубокие, но болезненные.
Хаято не собирается умирать, не сейчас; Хаято собирается мстить; мстить, мстить-мстить-мстить.
Вендетта - Италия; порыв, действие, борьба.
Тот, кто решает всё грубой силой, недостоин зваться самураем.
Хаято собирается мстить, но - протрезвев; сейчас он ещё слишком пьян, пьян своей болью; боль выходит через порезы вместе с кровью, стекает по рукам, по груди, пачкая брюки.
Бусидо - Япония; выдержка, ожидание, смирение.
...недостоин...
Он поднимает голову, но не видит неба; он размыкает губы, исступлённо крича, но крика не слышно; он падает на траву, сотрясаясь в рыданиях, но не плачет; в те краткие мгновения, когда он может думать, он думает, что лучше бы он плакал.
Хаято подносит ладонь к лицу и слизывает быстро густеющую кровь, глотает; она горьковато-солёная, совсем как слёзы; слёзы - удел женщин; он мужчина и плачет кровью, слизывает, слизывает кровь со своих губ, ладоней, поит ей сухой мох на острых камнях, оставляющих ссадины на его локтях и синяки на коленях - кровь течёт не только снаружи, но и внутри, изнутри; остаётся на коже сероватыми пятнами, ищет, ищет, ищет выход - и он выпускает её; острое лезвие выпускает её наружу. Её яркий алый цвет неуместен на лесной поляне, среди приглушённых, бледных красок пасмурного утра; неуместен, как чернота перед его глазами - чёрное-чёрное дерево; гладкое, пропитанное матовым лаком, защищающим от дождя и прохладной утренней сырости, чёрное дерево гроба.
Он лёг бы на него; накрыл собой, защищая тело Десятого своим телом - от дождя, от падающих листьев, от чужих глаз; зачем лак?
Зачем? Зачем-зачем-зачем...
Наконец, боль в теле отрезвляет; подрывника кидает в дрожь, холодную мелкую дрожь.
Хаято нашаривает на траве сигареты, щёлкает зажигалкой; раз, второй, десятый; прикуривает, затягивается; надсадно, хрипло, кашляет; он курит и кажется почти спокойным, он тушит окурок о своё запястье, морщится; он уходит к озеру и смывает с себя кровь, достаёт из кейса бинты, обрабатывает порезы и надевает рубашку, набрасывает пиджак; он смотрит, смотрит, смотрит на гроб; он даёт себе пощёчину - и смотрит всё равно; вторую - отворачивается, медлит... уходит тяжёлым шагом; холодает, небо затягивает серыми тучами, и в глазах подрывника лёд, сухой колкий лёд - мрачная решимость над тёмным омутом боли.
Он не отвечает на вопросы.
Он возвращается. Он приходит каждый день и молча садится рядом.
Самурай не оставит господина.
На лесной поляне возле серо-зелёного, как его глаза, озера одуряюще пахнет лилиями.

@темы: 5927, Фанфикшн

---

«Una nòtte»

[Cromo]

Автор: Cromo
Рейтинг: PG-13
Пейринг: TYL!Савада Тсунаёши/TYL!Гокудера Хаято
Жанр: romance/dramatic fluff
Слов: >3000
Размещение запрещено.
Реборн – AD!.

Да, ждать иного не пришлось бы, Но он привык за столько дней Быть постоянно рядом с боссом - А он не с ним сегодня - с ней. И пусть душа рыдать не в силах, Хоть, как в квартире, в ней бардак - Но он умеет пить текилу, Он итальянец, как-никак. Лизнув лимонный узкий ломтик, Луной взошедший на руке, Блестящий мелкой солью горькой, Глотает - жжёт на языке. Как порох в шашке динамитной Напиток крепок; как ладонь, И в шнур бикфордов, перевитый, Прожжённых нервов влит - огонь. Он выжил - для; упав, вставая, Но всё же, как ни посмотри - И верность тоже убивает, Верней - сжигает изнутри. И шины с визгом рвутся в небо, И небо то черно, как ночь, И он ни разу с кем-то не был, Но этим вечером не прочь. Забыть, забыться, потеряться, Не помня, кто - сестра, отец... В «палаццо», «виа», «делях», «пьяццах» - Да где угодно, наконец! Слепят, как ревность урагана, Ночной Италии огни, И в каждом - взгляд; налево, прямо - Везде, куда ни поверни. Сопротивленье бесполезно, Пути в один сольются путь - К нему; невеста, не невеста - Но он прорвётся, как-нибудь. Рассвет забрезжит виновато, Но свет горит ещё в окне. - И где ж ты был всю ночь, Хаято?.. - Гулял. Простите, Джудайме...

Гокудера Хаято быстро шагает по мраморным плитам, дорогим коврам, паркетным полам резиденции, минуя пустые комнаты, коридоры и залы. Этой ночью у семьи важные переговоры, на которых он присутствовать не будет, и Урагану Вонголы необходимо обсудить кое-что с её Небом, убедиться, что предусмотрено всё, что можно предусмотреть, сделано всё, чтобы у патрона не возникло лишних трудностей.
Кабинет босса пуст, но это не удивляет Хранителя – пожалуй, лишь ему одному известно, где почти наверняка можно застать Десятого в такое время. Он знает все, даже самые незначительные привычки своего патрона – в конце концов, разве это не долг правой руки?
Ступеньки бесконечных мраморных лестниц убегают у него из-под ног, ног, которые несут Хранителя в северное крыло, к неприметной двери, ведущей на маленький полузабытый балкон, куда не заходит никто, кроме босса да ещё, быть может, Реборна – учитель и второй отец Десятого без сомнения знает резиденцию Вонголы не хуже, а, возможно, и многим лучше тех, кто когда-то выстроил её. Ни у неё, ни у семьи нет и не может быть от него никаких тайн.

Маленькая дверь, как всегда, открывается бесшумно. На каменных плитах зеленеет мох, пружинящий под ногами, виноградные лозы, увивающие ажурные перила, покачиваются на ветру.
– Джудайме... – выдыхает Гокудера и поражённо осекается, заметив, что босс не один. Стоящая рядом с ним девушка оборачивается, и Хранитель узнаёт в ней Киоко.
За те годы, что он не видел её, Сасагава лишь похорошела ещё больше. Одетая в лёгкое летнее платье, соблазнительно облегающее её тонкое точёное тело, она беззаботно смеётся, стоя рядом с Небом Вонголы, облокотившимся на перила балкона, и смотрит вниз, на пышный сад резиденции, засаженный миртовыми деревьями, оливами, каштанами и цветущей акацией, одуряющий аромат которой сегодня, кажется, так густ, что его можно растереть в пальцах. Здесь, наверху, всегда прохладно – душный летний воздух собирается внизу, в городке у подножия гор, оставляя резиденцию сквознякам и стылым ветрам – и на её узких плечах его пиджак, и он улыбается, тепло глядя на неё.
Гокудера знает, что тот не виделся с ней очень, очень давно - так давно, что он уже почти поверил, что боги смилостивились над ним, и Десятый, его Небо, не женится, вопреки настояниям Реборна. Как оказалось, напрасно.
Он молча смотрит на них, не понимая, почему ему, правой руке босса, не сообщили о её приезде, и не зная, как ему стоит расценивать это – как утрату доверия со стороны Десятого? Но почему? Неужели он допустил, чтобы его отношение к свадьбе патрона и к нему самому стало заметно? Нет, этого не могло быть… разве только… безошибочная интуиция крови Вонголы или Реборн? Да, Реборн мог…
Хранитель опускает взгляд.
– Гокудера-кун? Ты что-то хотел? – спрашивает его Десятый.
Они оба улыбаются ему.
Он с трудом находит в себе силы покачать головой, выдавить слабую улыбку, с непроницаемым лицом произнести какие-то извинения – он не помнит, что именно говорит – и развернувшись, быстрым шагом уходит. Ему кажется, растерянный взгляд Десятого пронзает его неестественно прямую спину насквозь, словно очередь пуль Упрёка Вонголы, и он едва сдерживается, чтобы не провести по ней пальцами, почти ожидая ощутить под ладонью порванную ткань пиджака. Он продолжает чувствовать этот взгляд, даже отгородившись от него дверью, даже свернув в одну из безлюдных боковых галерей. В конце коридора, там, где никто, как он думает, не может его видеть, он почти уже бежит, задыхаясь, не видя ничего перед собой, не замечая ничего вокруг, не чувствуя внимательного оценивающего взгляда ещё одной пары глаз.

Гокудере больно. Внутри жжёт. Обычно широко распахнутые серые глаза сейчас болезненно сощурены, меж сведённых бровей пролегла горькая складка.
Ему удаётся выбежать из резиденции незамеченным; стуча по камню каблуками изящных ботинок, не предназначенных для долгой ходьбы, сбежать по ступенькам крыльца, скрывшись среди деревьев – и, не останавливаясь ни на мгновение, прорваться к безлюдной дороге сквозь хлещущие по лицу ветки, запутывающие в его безупречно уложенных волосах листья и соцветия, оставляющие на дорогой ткани пиджака влажные следы. Прорваться к дороге – и броситься прочь, дальше, как можно дальше от выворачивающего наизнанку взгляда Десятого, который, кажется, способен дотянуться до него даже сквозь густую стену живых изгородей, лавра и фруктовых деревьев.

Вряд ли кому-то может прийти в голову отправиться отсюда в город не на машине, но он – Ураган Вонголы, а это значит, что он способен пробежать, не почувствовав усталости и даже не заметив расстояния, столько, сколько другой человек не смог бы и пройти, и, к тому времени, когда он достигает городских окраин, солнце даже ещё не клонится к закату.
Дойти до центральной площади, затерявшись в толпе, замедлить шаг, и бродить по пыльным тротуарам, не обращая внимания на улыбчивых лавочников и смуглых белозубых итальянок в не оставляющих простора воображению ярких платьях с чёрными блестящими волосами и переливчатым смехом, на гомонящих детей и гул автомобилей, на капли воды, с мерным шумом ударяющиеся о бортики фонатов и воркующих голубей – вот занятие Хранителя на этот вечер.

Спустя несколько часов бесцельных блужданий по узким, наполненным людьми улочкам, когда на площадях зажигаются первые огни, разгоняя начинающие сгущаться сумерки, Гокудера заходит в первый подвернувшийся бар и садится за самый дальний столик у раскрытого окна - несмотря на позднее время, на улицах всё ещё по-летнему душно.
Он бездумно протягивает руку за окно, ловя ладонью тёплый вечерний ветер, и закрывает глаза. Тонкие ветви цветущих белых акаций легко покачиваются, овальные листья нежно гладят запястье Урагана Вонголы, и так легко представить, что это подушечки пальцев Десятого - ведь они такие же мягкие, как эти листья, листья, осторожные, как его редкие прикосновения.
Он заказывает бутылку текилы. Ломтик лимона ложится между большим и указательным пальцем, щепотка соли, упавшая с пальцев, неприятно царапает язык. Он пьёт за надежду, потерянную окончательно, пьёт за крах всех своих безнадёжных грёз, которыми, до сегодняшнего дня, он хотя бы мог позволить себе жить, но которыми не сможет жить дальше. Он пьёт, как пьют над гранитным надгробием, горьковатый прохладный напиток жгуче кусает губы, и каждый глоток оседает на его сердце, словно щепоть пороха, и неизменно подавляемая ревность, сдерживаемый годами гнев неумолимо наполняют его до краёв, точно так же, как он наполняет стакан за стаканом.
Через вторую бутылку его кожу от лимонного сока и соли жжёт почти так же, как скручивающиеся в агонии нервы, текила обжигает горло, а кровь, ударяющая в виски глухим тревожным набатом, кажется жидким огнём, бегущим по перекрученным бикфордовым шнурам вен.

Гокудера ушёл бы, но в этом баре есть пианино. И есть пианист – куда без него. Но то, что ему нужно, он берёт, не утруждая себя просьбами, и ни юный музыкант, чьи пальцы весело танцуют над клавишами, ни пожилой хозяин маленького уютного бара, добродушный улыбчивый итальянец, не знают, что пытаться остановить Ураган Вонголы – это всё равно, что встать на пути торнадо, гуляющего по побережьям и равнодушно сметающего всё на своём пути.
Всё кончается за считанные минуты. В оглушительном грохоте взрывов – «до», в клубах дыма, разъедающего глаза – «ре», и жалобном звоне стёкол – «ми», мужской ругани – «фа» и женских криков - «соль», среди топота ног – «ля», Хаято играет минорную гамму – «си», симфонию, симфонию, которую он про себя назовёт последней – и ему хватает одной руки. Окровавленные пальцы второй сжимают динамитную шашку, и, хотя он не смотрит через плечо, полностью отдавшись музыке, тому, кто захочет помешать ему, в лучшем случае грозит потерять сознание, а в худшем – жизнь.
Ураган Вонголы не промахивается.
Он играет, и ему кажется, что эта музыка разъедает его изнутри, как пламя – бикфордов шнур, как кончики пальцев – соль, как боль – нервы. Откуда-то доносится вой полицейских сирен, сигарета, упавшая на пол, опасно тлеет, и пора уходить, но пальцы не могут, не могут оторваться от клавиш, не могут оторваться от них ни на секунду.
Наверное, он никогда не играл лучше.
За окном визжат шины, хлопают дверьми автомобили, вновь слышится топот ног, но Ураган играет реквием своей надежде, и когда смолкает последняя нота, ему уже нечего терять.
От бара остаётся одно название, от полицейских – горстка испуганных людей, столкнувшихся с чем-то, чему они не могут дать объяснения, чем-то, настолько превосходящим их, что не имеет смысла пытаться преградить ему путь.
Имя Урагана Вонголы в мире мафии произносят со страхом.
Он уходит спокойно, и они оцепенело смотрят ему вслед, и только когда он одним движением вскакивает на чей-то припаркованный неподалёку байк, выжимая сцепление, их отпускает.
– Простите, Джудайме, – сквозь зубы шепчет Хаято, опустив голову. Он знает, что Десятый был бы опечален тем, что он сделал, непременно возместил бы все расходы и долго просил бы того добродушного старика не держать зла на своего друга… друга…
Гокудера болезненно морщится.
Он знает это, но сегодня, сейчас, он не в силах думать о нём – это слишком больно. Он может думать только о себе, и ему ничего не остаётся, кроме как газануть и сорваться с места. Он и выжимает сцепление, и его сухие глаза жжёт, разъедает солью, и темнота в них смешивается с ночной темнотой.
Он превышает скорость, и тем, кто смотрит ему вслед, кажется, что колёса его байка не касаются земли. Он летит прочь, куда угодно, где нет того, кого он больше всего любит и оттого меньше всего хочет видеть, его пальцы мёртвой хваткой сжимаются на руле, а в ушах оглушительно звучит, взрывается динамитом музыка, и ему кажется, что он и сам стал музыкой, что его тело прекратило существовать, превратившись в звуки, распавшись на ноты, летящие куда-то вверх вместе со свистящим в ушах воздухом.
Очертания домов, затем – деревьев, холмов и гор, блики ночных огней словно в замедленной съёмке проплывают перед его глазами, его руки почти дрожат, он весь дрожит, крупно, судорожно, не в силах больше терпеть ядерный реактор у себя внутри, и его хватает только на то, чтобы удивляться, почему он ещё не взорвался, не разлетелся на атомы и молекулы от этой боли, мешающей дышать, наполняющей лёгкие огнём, сжимающей сердце и перехватывающей саднящее горло, от дикого сочетания леденящего, сковывающего мысли и чувства страдания – и обжигающего, яростного гнева, бездумно бросающего его вперёд, вперёд, вперёд…
И когда под колёсами оказывается пустота, тогда он наконец-то взрывается.
Но он – Ураган Вонголы, одно имя которого заставляет опасаться врагов семьи, правая рука своего босса, выросший под опёкой лучших киллеров мафии. И когда на следующий день люди Вонголы, опередив полицию всего на четверть с небольшим часа, находят его под обломками чужого байка, в груде покорёженного металла и оплавленного пластика, залитого теперь уже засохшей побуревшей кровью, он всё ещё жив. Белые цветы акации увядают между его слипшихся прядей.

– И это чудо, что он жив, – хмуро говорит Десятому Шамал, в очередной раз забывающий о своих принципах ради молодого Урагана, ведь ученики не бывают бывшими. – Нет, я ничего не могу обещать.
У стоящей рядом Киоко в глазах блестят слёзы. Трайдент поднимает голову, и Тсуна понимает, как же тот устал. Впрочем, усталость не мешает ему отвлечь девушку комплиментами, предложив ей в качестве успокоительного прогулку по саду резиденции. Десятый босс Вонголы рад этому. Всё, чего бы он хотел сейчас – остаться один, здесь, рядом со своим Хранителем.
Он не произносит ни слова, не спрашивает у неподвижного душного воздуха, почему – он уже успел понять это. Он только сжимает в пальцах поникшую веточку акации, которую Шамал вытащил из слипшихся от крови волос Хаято, и думает, что если его Ураган не придёт в себя и не откроет глаза, воздух для него, Десятого навсегда останется так же недвижим, как время – для Первого.
Он молчит, и не отходит от своего Хранителя ни на минуту. Никто не решается его беспокоить, кроме Шамала и Киоко, изредка приносящей ему поесть – только из расположения к ней и нежелания обижать девушку, он принимает эту заботу, хотя перестал чувствовать вкус и к еде, и к жизни, и, будь его воля, не ел бы совсем – не появляется даже Реборн.
В один из таких визитов Хаято, наконец, приходит в себя. Болезненно морщится, медленно моргает, и его лицо невольно застывает, когда он замечает девушку.
– Хаято, – говорит Тсуна. Он в первый раз называет своего Хранителя по имени, но тот ничем не подаёт вида, что замечает это. Он понимает, что Десятый заметил, как изменилось его лицо, но ему всё равно.
– Киоко. Оставь нас, пожалуйста, – ничего не выражающим голосом произносит молодой Вонгола. Пламя предсмертной воли ярко вспыхивает в его волосах, разгоняя по углам царящий в комнате полумрак.
Девушка кивает. Дверь с негромким стуком закрывается за ней, и они снова остаются одни.
Это ваша решимость, Джудайме? – отстранённо думает Гокудера. – Но почему?.. сейчас?..
Негромкий голос Тсуны обрывает его мысли.
– Ты нужен мне, Хаято, – спокойно говорит он, глядя на своего Хранителя.
В другое время эти слова заставили бы Гокудеру умереть от счастья, вспыхнув и засветившись радостью, но сейчас всё в нём восстаёт против безупречно исполняемого им долга, долга, исполнение которого доселе было смыслом его жизни. Он молча лежит, не поворачивая головы, его губы упрямо сжаты, его глаза не выражают ничего, кроме усталого безразличия ко всему.
Он больше не хочет быть нужен Десятому просто как друг и Хранитель. Ему хочется позволить себе слабость, хочется наконец высказать свои много лет сдерживаемые чувства, устроить Десятому незаслуженный скандал, наорать на него, подорвать полрезиденции… схватит его за плечи и приложить спиной о стену, яростно целуя такие желанные и такие отныне навсегда недосягаемые губы. Он впервые в жизни не в силах пожалеть о том, что он расстроил его и заставил волноваться. Он знает, что это пройдёт, что он сможет взять себя в руки, что он не имеет права ревновать и устраивать сцены, но сейчас ему всё равно, и поэтому он в первый раз в жизни не хочет видеть Десятого. Он хочет, чтобы тот ушёл.
И хуже всего то, что он знает, что и Десятый знает, чего он хочет, благодаря безошибочной интуиции Неба Вонголы.
– Хаято, – непреклонный голос босса заставляет его повернуть голову.
Через мгновение все мысли, весь невысказанный гнев вылетают у него из головы, потому что Десятый Вонгола осторожно присаживается на край его постели, задумчиво касается рукой бледной щеки своего Хранителя и, неожиданно наклонившись, жёстко целует его в губы, словно подтверждая своё беспрекословное право владеть вспыльчивым итальянцем.
– Д..джудайме… – ошеломлённо шепчет Хаято, широко распахивая глаза.
Он не знает, что сейчас он лежит здесь потому, что Риохей, который мог бы в считанные минуты залечить его раны, сейчас на побережье с Ханой, и что Киоко приехала вместе с ней, не сумев отказать лучшей подруге в просьбе, а, значит, женитьба Десятого не имеет к её визиту никакого отношения, и что он, Гокудера, не знает об этом потому, что всё решилось в последний момент, и Десятый и сам ни о чём не знал. Он не знает, что Тсуна прервал много месяцев подготавливающиеся переговоры с одним из кланов, желающим выйти из Альянса, сразу же, как только ему доложили о том, что его Хранителя Урагана нашли при смерти, и поспешил вернуться в резиденцию, вопреки мнению Реборна. Он узнает об этом позже.
Сейчас, когда его израненное тело скручивает невыносимое желание ещё раз почувствовать чуть солёный – о том, что от волнения Тсуна искусал их в кровь, он не знает тоже – вкус этих губ, всё это не имеет никакого значения. Отдать боссу себя всего – разве это не долг правой руки? Разве это не то, чего он хочет? Отдать себя всего – свои мысли, свои чувства... своё тело.
Если бы только патрон согласился принять всё это.
– Джудайме… – почти неслышно выдыхает он.
– Я знаю, – просто говорит Тсуна, вновь наклоняясь к нему, скользя ладонью по серебристым волосам, пахнущим крепкими сигарами и порохом, целуя его – с уверенной властной нежностью, тепло, глубоко, долго, выпивая его дыхание, всё ещё едва ощутимо отдающее текилой и лимоном, чуть морщась, когда соль попадает в крошечные ранки на губах, настойчивее с каждым мгновением.
Гокудера тяжело, хрипло дышит, не в силах совладать с желанием всем телом прижаться к Десятому, не обращая внимания на боль – если бы только он мог подняться! – и, когда тот наконец отрывается от него, пытается что-то сказать, но из груди вырывается лишь беспомощный сдавленный стон.
Гокудера не знает, что этот стон, безотчётно-искренний и такой же откровенный, как он сам, говорит Десятому намного больше, чем сказали бы слова.
Узкие пальцы босса Вонголы властно ложатся на потрескавшиеся сухие губы Хранителя Урагана, принуждая его к молчанию.
– Ты мне нужен, – повторяет он уверенно.
Пламя предсмертной воли гаснет, и на лицо Десятого возвращается его обычная растерянная, чуть смущённая улыбка.
– Тебе ещё нельзя напрягаться, Гокудера-кун, – говорит он обеспокоенно. – Я волновался за тебя, Гокудера-кун, – говорит он. – Отдыхай, Гокудера-кун, – говорит он. – Мне нужно провести совещание. Я приду позже, хорошо?
Он неохотно убирает руку, поднимается и идёт к выходу. Оборачивается, чуть задержавшись в дверях, и, при виде неверящего полубезумного взгляда своей правой руки, в его глазах появляется облегчение. Может быть, его Хранитель умён, много умнее его самого, и знает едва ли не всё на свете, но сейчас он знает больше. Он знает, что теперь всё будет хорошо – и это знание намного важнее знания теорем высшей математики, основ экономики или видового разнообразия австралийской фауны.
Тсуна улыбается ему, осторожно прикрывает за собой дверь и, выдохнув, на мгновение прижимается лбом к прохладной стене пустого коридора.
– Как же с тобой сложно, Гокудера-кун… – беззвучно шепчет он, не замечая на своих губах такой же полубезумной счастливой улыбки, какую всего минуту назад видел в глазах Хранителя Урагана.

За его плечом раздаётся сухой смешок, и Тсуна вздрагивает, мгновенно оборачиваясь.
– Реборн! – приглушённо восклицает он, смущённо и возмущённо одновременно. – Что ты здесь делаешь?!
– Не сказал бы, что мне это нравится, – насмешливо произносит киллер, игнорируя его вопрос. И, заметив на лице ученика обычно несвойственную ему отчаянную решимость, добавляет, пряча глаза под полами шляпы.
– Я не против.
– Реборн… – изумлённо произносит Десятый босс Вонголы. И тут же летит на пол. Щека пылает от хлёсткой пощёчины – с годами удар учителя отнюдь не стал слабее.
– Никчёмный Тсуна, – говорит Реборн. – Ты сорвал переговоры. Если ты опоздаешь на совещание, мне придётся тебя убить.
Пистолет так непринуждённо ложится в его ладонь, словно является её естественным продолжением. Крутанув его на пальце, киллер перехватывает мёртвой хваткой ствол, и театрально целится ему в лоб.
Тсуна улыбается.
– Спасибо, - мягко говорит он. – Спасибо... отец.
В непроницаемых тёмных глазах его учителя в первый раз за десять лет мелькает что-то, похожее на удивление.
– Знаешь, я так и не научился подбирать слова, - отвечает молодой Вонгола на его невысказанный вопрос. – Скажи, кого мне называть так, если не тебя? Разве не ты создал того меня, которого видишь перед собой? Разве не благодаря тебе я имею всё, что имею? И, – Тсуна небезуспешно копирует насмешливую улыбку учителя, – разве не твоё родительское благословение я сейчас получил? Да, ещё…
Усмешка внезапно пропадает с его лица.
- Хаято… Я знаю, что это ты приказал шестёркам не сводить с него глаз той ночью. Его не успели бы найти, если бы не ты.
– Они потеряли его на десять часов, – усмехнувшись, сообщает Реборн. – Такие же никчёмные, как их босс.
Тсуна заливисто смеётся и уходит, не обернувшись.
У него совещание.

Реборн распахивает дверь палаты, прислоняется плечом к дверному косяку и смотрит ему вслед. Когда шаги ученика стихают за поворотом, он оборачивается к Хранителю.
– Ты и вправду дурак.
Бледные скулы Гокудеры неуловимо вспыхивают румянцем.
– В следующий раз, когда решишь покончить со своей никчёмной жизнью, оставь кольцо в резиденции, – сухо произносит Реборн, протягивая ему какие-то бумаги. – Но, раз уж ты остался жив, это к лучшему.
Гокудера смотрит на протянутые ему документы и не верит своим глазам. Счёт за ущерб, причинённый бару, за разбитый вдребезги мотоцикл… счёт за моральный ущерб… У него двоится в глазах, он никак не может сосчитать нули.
Хаято не выдерживает, и всхлипывает. Смех причиняет ему боль, но он смеётся – смеётся искренне и открыто, так, как не смеялся уже очень, очень давно.
– Я п..понял, Реборн-сан, – с трудом выговаривает он. – Спасибо.
Киллер кивает и выходит, пряча в уголках тонких упрямых губ отеческую усмешку. Доживи они хоть до глубоких седин, для него они навсегда останутся детьми.
Его детьми.
– Я попрошу Бьянки одолжить тебе её свадебное платье, – говорит он из-за двери. И, посмеиваясь про себя, уходит, не обращая внимания на возмущённый протестующий вскрик Хранителя Урагана.
В отличие от Тсуны, когда бы он ни появился, на совещание он не опоздает. И мог бы не приходить вовсе, но появиться там всё же стоит – кто знает, что ещё может прийти в голову молодому Вонголе, до которого, если только он, Реборн, хоть что-то понимает в этой жизни, только в этот самый момент наконец-то должно по-настоящему дойти, что он по уши влюблён в своего Хранителя.
Ему даже будет любопытно взглянуть на лицо Неба, который, конечно, непременно запнётся на очередной реплике, потеряв дар речи, и непонимающие Хранители напрасно будут пытаться добиться от своего патрона чего-то вразумительного.
Если, конечно, он не даст ему затрещину. Исключительно в учебных целях.
Ведь ученики не бывают бывшими.

@темы: 5927, Фанфикшн

---

«Disonorare l’amóre»

[Cromo]

Автор: Cromo
Рейтинг: PG-13
Пейринг: TYL!Савада Тсунаёши/TYL!Гокудера Хаято
Жанр: romance/dramatic fluff
Слов: 2245
Размещение запрещено.
Написано по заявке 10|28 на сообществе Music String Reborn. Таймлайн - AU после арки Будущего: победив, хранители возвращаются в прошлое, действие происходит в «новом» будущем десять лет спустя.

- Гокудера?.. - хриплый тихий шёпот Десятого не похож на обычные интонации его голоса, и у Хаято предательски ноет в груди. - Почему ты вернулся?.. я ведь сказал тебе уходить...
Пламя предсмертной воли медленно опадает, и его веки бессильно смыкаются, скрывая глубокие глаза, читающие подрывника изнутри.
Хаято совсем не хочет, чтобы Десятый читал эту «книгу» - её перепутанные электронные строки испачканы кровью, невидимой, но не смывающейся с его ладоней; её ослепительно белые жидкокристаллические страницы пахнут болью, порохом и крепким табачным дымом; она на вкус - горькая, как соль на аккуратном ломтике спелого итальянского лимона, зажатом между большим и указательным пальцами, жгучая, как текила.
И особенно он не хочет этого сейчас, когда по-мальчишески хрупкое, несмотря на возраст, тело Десятого безвольно обмякает в его руках.

Серебристые облака неподвижно стоят в бледно-голубом, почти белёсом небе - вместе со временем. Длинные тени на асфальте размывает предутренним сероватым светом, путающимся в косых нитях дождя.
- Я не уйду. - отрывисто говорит он, опустив голову. - Простите, Дечимо.
Я люблю вас, Дечимо.
Он целует прохладные разбитые губы; осторожно прижимая к себе своего Десятого, слизывает запёкшуюся кровь; отстраняется.
- Где тебя носит, торфяная башка, - зло выплёвывает он, оглядываясь через плечо.
В его глазах отчаяние от вынужденного бездействия; в его глазах вина, глубокая, глубже ран Десятого - он вернулся, но слишком поздно.
В его глазах слепая боль и глухая ярость цвета крови - тёмной, сейчас кажущейся почти чёрной крови босса на его руках.
Он не хочет думать о том, что Хранитель Солнца может не успеть.
Если бы он мог, он донёс бы Десятого в резиденцию на руках. Если бы он мог, он подорвал бы полконтинента, чтобы уничтожить каждого из тех, кто посмел сделать с его Десятым такое - немедленно, сию минуту, сейчас же.
Нет - он уничтожил бы их голыми руками. Вот этими самыми руками, которые сейчас осторожно, но крепко поддерживают босса, безвольно полулежащего на коленях Гокудеры.

Хаято переводит взгляд на измождённое лицо Десятого; высвободив руку, подрагивающими пальцами стирает с его щеки грязь и копоть, стараясь не потревожить израненное тело.
В голове пусто и звонко; там что-то жужжит, словно плёнка, поставленная на перемотку - на соседней улице напряжённую тишину, рвущуюся, как офисная бумага, с треском, вспарывает мотор автомобиля, но он слышит только щёлчок затвора; перед глазами, как на мониторе в кабинете резиденции, в обратном порядке проносятся статичные безжизненные кадры. Память разбита на мелкое стеклянное крошево байтов.

~

- Я... не смог? - он падает на колени, не давая себе ни мгновения на раздумья. - Десятый, я пойду за вами на край света. Только вы достойны быть наследником Семьи «Вонгола»!
Всего один взгляд Тсунаёши - и подрывник начинает выглядеть в глазах окружающих неадекватным.
На самом деле, несмотря на свою вспыльчивость, несмотря на свою порывистость, Хаято сдержаннее, чем кажется. Но боится признаться - даже самому себе - в том, насколько ему в действительности нужен Десятый. Его - пока только его - Десятый.
Он думает, что никто не примет его чувств всерьёз, если он станет выражать их подобным образом. Посчитают блажью, повертят пальцем у виска, примут за личную причуду; ну и что, ну и пусть - ему всё равно. Только бы босс не понял, что это у него по-настоящему; это серьёзно.
Хаято знает, что тогда Десятый смутится, растеряется; может быть, станет избегать его, стесняясь возникшей между ними неловкости, не зная, как ему вести себя со своей правой рукой, которого угораздило... угораздило что?
Неважно.
Хаято знает, и поэтому он бьётся головой об асфальт, приносит Тсунаёши в больницу белые розы и чуть что, выхватывает динамит; слишком - слишком - бурно реагирует на всё, связанное с боссом. И постепенно это становится привычным для них обоих; это становится привычным для всех.
Никто не знает, что несдержанность Хаято - эта несдержанность - не такая, как обычно. Никто не знает, что с незнакомыми ему людьми, он жёстко хладнокровен; что его раздражение не затуманивает ему разум.
Хаято всегда мыслит трезво, даже когда убивает; когда хочет убить. Он теряет голову только если ситуация касается Десятого.
Никто не знает, что эта несдержанность - попытка защититься; защититься от того, ближе кого у него нет - потому что он не хочет видеть в его согревающих теплом глазах отчуждённость; не хочет видеть в них жалость.
Это кажется ему выходом из положения - он показывает всю силу своих чувств; он и не смог бы сдерживать их долго, подорвался бы надёжнее, чем на динамитной шашке - но не показывает сами чувства; не все. Есть ещё кое-что; кое-что гораздо более значимое для Гокудеры.
Он хочет, отчаянно хочет стать ближе к Десятому. Он готов сделать всё, чтобы стать его правой рукой - может быть, не родись он сыном босса мафии, он на какое-то время удовлетворился бы просто дружбой, но в системе координат Хаято дружба - эфемерное вымышленное понятие, которого он не понимает, зато иерархия Семьи - нерушима; это значит, что быть правой рукой вернее.
Хаято каждый день рядом с ним. Но когда, однажды, они не видятся чуть дольше, он понимает, что ему холодно.
Он пьёт горячий кофе и читает научные журналы, но его мысли не о том.
Он смотрит в кружку и видит в тёмной блестящей поверхности горьковатого напитка тепло глаз Десятого и его робкую и одновременно с тем решительную улыбку.
Кружка разбивается о стену, и подрывник закуривает десятую за день сигарету.
Этой ночью он долго сидит за столом, положив голову на руки.
Он почти готов понять что-то важное. Что более важно, он почти готов принять это.
На следующий день Хаято необыкновенно молчалив; на обращённые к нему слова он отвечает невпопад - и, видя обеспокоенное лицо Десятого, вдруг отчётливо сознаёт, что живёт только временем, проведённым рядом с ним. Всё остальное время перечёркнуто странной пустотой; звонкой, гулкой, холодной пустотой - вечером, проводив Десятого до дома, шагая по улице, ярко освещённой неоном, Гокудера воспринимает реальность отстранённо, словно всё это - чьи-то голоса, шелест листвы, суховатый шорох шин - происходит с кем-то другим.
Его отпускает только на следующее утро. И на следующее. И через ещё одно. И ещё.

~

Затвор щёлкает снова, на мгновение возвращая подрывника в реальность. Он переводит глаза на бледное лицо Десятого, и всё в нём протестует против того, что он видит. Десятый не может проиграть, не может; только не он. Он ещё никогда не проигрывал.

~

Гокудера напряжённо смотрит на безмятежную улыбку Бьякурана, парящего как - впрочем, почему как? - на крыльях в искрящихся отсветах Небесного Пламени. Он нервозен; он рвётся на помощь боссу, но внутренняя убеждённость в том, что для беспокойства нет причин, сильнее; сильнее его вера.
Давайте, Дечимо. Вы сможете. Я знаю. Вы и никто, кроме.
На какое-то мгновение всё тонет в яркой вспышке света, и Хаято прикрывает глаза рукой, до рези в глазах всматриваясь в него.
Всё правильно, Дечимо. Не вините себя. Он... заслужил.
Когда всё заканчивается, на подрывника накатывает такое облегчение, что он почти лишается сил, и только гордость заставляет его держаться на ногах.
- Йо, Тсуна! У тебя получилось!
- Конечно, бейсбольный придурок! - привычно огрызается Хаято на обращённые не к нему слова. - Это же Дечимо!

~

Щелчок.
Гокудера медленно трясёт головой; когда проясняется в глазах, коротко, резко выдыхает, пытаясь сдержать рвущееся наружу раздражение. Ведь он же вызвал этих придурков через устройство связи ещё десять минут назад, так где, чёрт возьми, их носит до сих пор?!
Краем глаза подрывник замечает тень блика на другой стороне улицы; понимание приходит мгновенно, и в нём не остаётся ни одного чувства - сознание наполняет знакомая звенящая пустота. Сейчас только точный математический расчёт; быстро, быстрее любой программы. Незаменимое умение Хранителя Урагана - думать и действовать со скоростью ветра.
Тело рывком бросает в сторону; зубы - спасибо неоценимому опыту, полученному в бою с варийским «принцем» - с металлическим лязгом смыкаются на лезвии ножа, со свистом вспарывающего воздух; из саднящего языка, стекая на подбородок, сочится кровь.
Взрыв, которым подрывник, не поднимаясь с влажного холодного асфальта, отправляет ублюдка, пришедшего добить Десятого, прямиком в ад, к Мукуро, может разбудить мёртвого; Тсунаёши не исключение.
- Гокудера-кун... - слабо шепчет он, беспокойно глядя на своего Хранителя, - ты....
Вам нельзя говорить, Дечимо, - хочет сказать подрывник, но молчит. Ощущать его голос всей кожей... чувствовать, что он всё ещё жив...
Спустя мгновение он всё-таки прерывает босса на полуслове; в иной ситуации он никогда не позволил бы себе подобного, но слышать это неровное, болезненно-хриплое дыхание Хаято не в силах.
Чуть прищуренные глаза Десятого заставляют его сердце болезненно сжаться. Его босс не меняется, изменяясь - даже спустя столько лет, когда все они давно уже не те, кем были когда-то, в них, в этих глазах ясно видна боль за него, за несдержанного Хранителя Урагана Вонголы - не за себя.
- Не нужно, Дечимо. - тихо шепчет он, впервые так ясно понимая, что если он не решится на это сейчас, то не решится уже никогда. - Я люблю вас, Дечимо...
Он долго смотрит в глаза босса и, наконец, не выдержав, склоняется над ним, снова прижимается губами к его губам, не отводя взгляда; невольно вздрагивает изумлённо, когда чувствует едва заметное, слабое движение в ответ.
В мутнеющих от боли глазах Десятого нет ни сожаления, ни осуждения - только безграничное понимание и принятие.
- Йо, Гокудера! - слышит он в тот момент, когда эти глаза закрываются вновь, и едва сдерживает порыв стремительно обернуться - у него на руках израненный Десятый.
Он оборачивается медленно, цедит сквозь зубы:
- Бейсбольный придурок, где вас носило?!
- Во имя экстрима, я ничего не понимаю, - провозглашает Риохей.
- Тебе и не нужно ничего понимать, - глухо, почти не уступая своему Ури, шипит подрывник, резким кивком головы указывая на раны Десятого. - Может, это ты поймёшь быстрее.
Он делает вид, что не замечает странного задумчивого взгляда Ямамото, и подавляет в себе судорожный вздох, когда раны босса начинают медленно затягиваться.
Простите, Дечимо. Простите.
Ему всё равно, что о нём подумают остальные Хранители, но Десятый, его Десятый, ничем не заслужил того, чтобы из-за несдержанности его правой руки о нём думали... иначе, чем раньше. Его репутация может пострадать из-за него, Гокудеры.
Он снова что-то сделал не так. Он... недостоин быть правой рукой Десятого, не говоря уже о чём-то большем; даже не думая о чём-то большем.

Следующие несколько дней Гокудера не появляется в коридорах резиденции. Он не появляется до тех пор, пока однажды вечером к нему в комнату не заходит Тсунаёши.
- Дечимо! - Хаято порывисто встаёт из-за стола, поправляя тонкие очки на переносице; бумаги и отчёты летят на пол, и он с досадой ругается сквозь зубы, чтобы тут же безраздельно отдать всё своё внимание вошедшему. - С вами всё в порядке, Дечимо?..
- Да, всё хорошо, - он улыбается.
В кабинете правой руки босса Вонголы повисает молчание; тихо, так тихо, что ни один из них не слышит ничего, кроме дыхания другого.
- Дечимо... вы что-то хотели? - наконец спрашивает подрывник несмело.
- Хотел, - неопределённо отвечает Тсунаёши, и неожиданно в несколько шагов пересекает помещение, останавливаясь рядом со своим Хранителем; близко, так близко, что его дыхание, ранее только слышимое, теперь обжигает щёку Хаято.
- Останьтесь, Дечимо, - не веря тому, что говорит, просит он.
И к его изумлению, Десятый соглашается.
О том безумии, что начинается спустя мгновение после того, как босс, не произнося ни слова, кивает - «хорошо, я останусь» - в ответ; после с ума сводящего «да» в ответ на вопросительный, почти умоляющий - «можно?..» - взгляд, подрывник до сих пор не может вспоминать, не краснея - пусть ему двадцать пять, и он давно уже не мальчик, но, в конце концов, Десятый - первый, кто касался его... так.
И первый, кого так касался он, если уж на то пошло.
При одном воспоминании об этом его пальцы мелко подрагивают, он роняет на пол коридора бумаги, и ему приходится стиснуть зубы, чтобы вернуться в реальность, со сладким стыдом чувствуя собственное неконтролируемое возбуждение.

Заходя в кабинет Десятого с докладом, и неожиданно для самого себя оказываясь на кожаном официальном неудобном диване, ощущая приятную тяжесть чужого тела, расслабляясь в чутких объятиях, он понимает, что босс чувствует то же, что и он. И когда тёплые шершавые ладони проникают под его рубашку, когда длинные сильные пальцы, расстёгивая, стягивая, срывая ненужную одежду, скользят по его коже, тормоза, на которые подрывник жал десять лет, срывает окончательно.

~

Дечимо... опять не взял меня с собой, - мысль бьётся в голове подрывника в такт бешено скачущему пульсу, когда он выруливает на одну из площадей небольшого итальянского городка и, резко притормозив, выскакивает из автомобиля ровно в тот момент, когда его Десятый - усталый и немного потрёпанный - выходит из здания, где должны были состояться закончившие не особенно мирно переговоры.
Хаято быстрым шагом бросается к нему; отмечает взглядом ссадину на ладони, на щеке.
- Дечимо, - хрипло говорит он и обнимает его колени, не обращая внимания на то, что они стоят на людной улице.
Спокойные глаза Десятого, в которых отражается Пламя предсмертной воли, насмешливо улыбаются. Гокудера готов благодарить за это Пламя всех японских духов, ведь если бы не оно, его Десятый смутился бы, растерялся - совсем как десять лет назад.
А он, Хаято, как и десять лет назад, меньше всего хочет причинить ему неудобство.
Кое-что никогда не меняется - в любом будущем.

- Встань, Гокудера-кун, - говорит Тсунаёши, подавая ему руку.
Все замечают, что подрывник сжимает эту руку на десять секунд больше, чем нужно.
- Простите, Дечимо, - глухо говорит он, делая попытку отстраниться.
- Ты неисправим, Хаято, - мягко произносит Десятый, думая о своём.
И никуда, разумеется, не отпускает своего Хранителя.
Которому совершенно не обязательно думать о его, Тсуны, репутации. И совсем не потому, что у правой руки босса Вонголы есть множество гораздо более важных вещей, о которых ему думать бы стоило.
- Хаято, - с улыбкой шепчет Савада. - Твои чувства - честь для меня. Я надеюсь, что буду их достоин.
И с трудом сдерживает искренний счастливый смех, глядя на ошеломлённое лицо своего Хранителя, преданные глаза которого сияют ярче любого Пламени.
Всё-таки некоторые вещи сердце понимает быстрее разума.

@темы: 5927, Фанфикшн

---

«C'è una melodia»

[Cromo]

Автор: Cromo
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Джи/Джотто, намёк на промежуточный Дэймон/Джотто
Жанр: romance/drama
Слов: 1290
Размещение запрещено.

В маленьком городке Тренто у подножия Альп занимается ясное осеннее утро.
Джи спускается с крыльца их небольшого особняка и растягивается на утоптанной земле внутреннего дворика, заложив руки на голову. Он смотрит на небо, смотрит на него так долго, что ему начинает казаться, будто оно опускается на него всей своей до досадного невесомой тяжестью, и он тонет в этом небе, не замечая, не видя ничего кроме.
Джи хочет задохнуться этим небом, вдохнуть в себя так много, чтобы заполнить пустоту внутри. В книгах - с ветхими желтоватыми страницами, с потёртыми переплётами - что стоят на полках небольшой домашней библиотеки Алауди, написано, что там, за небом - пустота; такая же пустота, как у Джи в сердце - пустота и мёртвый камень, много мёртвого камня - мёртвого, потому что у него нет неба.
Джи хочет, чтобы у него было небо. Он не хочет быть мёртвым камнем в пустоте.
Губы Джотто - упругие и сладкие, как белый виноград; сахарный, с лёгкой кислинкой, виноград, в котором - на просвет - играют бархатистые солнечные лучи, играют открытой, обволакивающей теплом улыбкой. Руки Джотто уверенные и нежные, прикосновения - тающие, как мякоть винограда на языке, ускользающие, как послевкусие.
Сам Джотто - пьянящий, как вино, самое выдержанное, самое лучшее вино.
Джи хочет пить его бесконечно, приникать губами, не в силах насытиться, чувствуя, как терпкий вкус кружит голову, как по телу разливается странное горячее тепло, заставляя сердце стучать быстрее, заставляя глаза блестеть, дышать - чаще.
Джи хочет пить его бесконечно, чувствуя неутолимую жажду после каждого глотка, зная, что вино не утоляет жажды, что этой жажды никогда не утолит ни оно, ни он.

Створка неплотно прикрытого окна с глухим стуком распахивается, впуская резкий холодный ветер, и Джи просыпается, молча лежит, не двигаясь. Затем, морщась, касается пальцами висков, отводит с глаз непослушные пряди волос, отбрасывая тонкое одеяло, нехотя тянется к одежде.
Ветер, осмелев, касается его обнажённой, с мелкими блестящими каплями пота кожи - там же, где мгновение назад, во сне, её касались горячие сухие ладони; ветер заставляет его судорожно выдохнуть сквозь сжатые зубы и ненадолго прислониться лбом к стене.
Джи одевается и идёт вниз, во двор.

- Где Джотто? - спрашивает он.
Асари беспечно улыбается, вертя в пальцах свою - как там её - шинобю; сякухачи - Джи не помнит, для Джи это просто флейта.
- Ушёл куда-то с Ди, - отвечает, наконец, японец; помедлив, подносит флейту к губам - чистый печальный звук словно бы обдаёт холодными каплями - Джи кажется, что Адидже вышла из берегов и теперь льётся на него с неба; он закрывает глаза, глубоко вздохнув.
Угетсу отнимает флейту от губ, Угетсу снова улыбается - Угетсу улыбается всегда.
- Мне не показалось, что это вступало в противоречие с его желаниями.
Он всё ещё слишком плохо говорит по-итальянски, медленно подбирая слова - и тон сказанного не всегда соответствует смыслу, а смысл - форме, в которую облечён; сейчас он слишком сух и формален, словно у мелкого чиновника в городской ратуше, и в другое время Джи отпустил бы по этому поводу очередное замечание в духе Алауди, но сейчас у него нет желания.
- Мне это не нравится, - Джи спускается на ступеньку и прикрывает за собой дверь.
- Ладно тебе, - Асари, кажется, всё так же беспечен. - Дэймон себе на уме, но Джотто не так легко ввести в заблуждение. Да и, думаю, сегодняшняя прогулка к политике семьи не имеет никакого отношения.
- Вот как, - ничего не выражающим голосом произносит Джи, резким движением головы отбрасывая с глаз чёлку.
Асари качает головой и молчит; он снова вертит в пальцах флейту - Джи вертит в пальцах тонкую, непонятно откуда взявшуюся сигару. Пронзительный, не по-осеннему холодный ветер треплет флаг на башне палаццо Преторио.
У Асари нет причин для дурного настроения, но он непривычно молчалив; у Джи они есть, но он молчалив просто потому, что он - это он, такой вот он, Джи.
Жёлтый лист, покачиваясь в воздухе, падает к их ногам. Угетсу наклоняется и поднимает его, задумчиво проводит пальцем по его краю, ребристому, напоминающему Джи непослушные пряди Джотто.
Они молчат минуту спустя и час спустя, но никто из них не уходит - им некуда уходить, незачем уходить.

Джи сидит на крыльце особняка, прижавшись спиной к тёплому, нагретому солнцем камню, и слушает сицилийские напевы, проскальзывающие в звучании флейты Асари. Флейты так не звучат, не должны так звучать - и, возможно, дело всего лишь в том, что эта флейта чужая, не итальянская флейта - и сам Угетсу тоже чужой, совсем, совсем не итальянский.
Флейта под тонкими пальцами японца поёт протяжно, задумчиво и грустно, и в затуманенных глазах Асари тоже грусть, словно он знает что-то, неведомое всем остальным, что-то, чему суждено пролиться холодным дождём в тёплый осенний день. Джи не знает языка его музыки, но сейчас тот редкий момент, когда он понимает, о чём она - она о гаснущем солнце, о мрачнеющем небе, о прозрачном, пронизанном светом воздухе итальянской осени, прохладном и стылом, но всё ещё кажущемся обманчиво ласковым.
Джи переводит взгляд на вершины Альп - солнце едва просвечивает сквозь бледно-серые тучи, сквозь белёсый туман, медленно спускающийся вниз, к подножиям гор.
Джи делает глоток вина - из бутылки, которую он прихватил с собой, спускаясь, прямо из горлышка; вино белое, белое - это значит, что оно слегка желтоватое, как тусклый свет солнца.
Джи недолюбливает туман - он скрывает от глаз небо; его небо.
На склонах гор тревожно шелестят листья деревьев - жёлтые и зелёные, зелёные и жёлтые; Джотто и Спэйд, Спэйд и Джотто.
Редкие красные почти не привлекают взгляда. Красные - это он, Джи.
А, может быть, красные - это страсть, или вино, или кровь.
Джи думает, что лучше бы всё-таки это был он.

Тучи сгущаются, накрывая Монте Бондоне; первая тяжёлая капля дождя падает ему на щёку; в сонной тишине воскресного дня со стороны пьяцца Дуомо слышатся шаги.
Спэйд и Джотто, Джотто и Спэйд.
Асари отнимает от губ свою флейту и улыбается; подошедший Джотто улыбается в ответ и смотрит на Джи.
И Джи, конечно, делает вид, что ничего не замечает - не замечает смешливого взгляда Ди, кривящего губы, не замечает поднятого воротника Джотто и того, как осторожно - слишком осторожно - он шагает, не замечает ледникового лютика в его солнечных, растрёпанных чуть больше обычного волосах; ледникового лютика с хрупкими беловатыми лепестками и тонким стебельком, исходящим ядом.

Джи не знает языка музыки Асари, но знает язык цветов - на языке цветов лютик означает близкую опасность, лживые слова; лютик - символ разлуки.
Джи знает, что отвар этого цветка усыпил Джульетту, и знает, чем это закончилось.
Джи знает, что если ледниковый лютик не сорвать, пока он совсем юн, его обманчиво-белые лепестки окрасятся алым.
Джи молчит.

Через много лет Джи узнаёт, что кровь Джотто - красное вино, совсем не белое.
Через много лет Джи видит, как алым окрашиваются бледные руки Дэймона.
Через много лет Джи впервые сжимает Джотто в объятиях, когда тот не плачет - конечно же, не плачет, это же Джотто - у него на плече - и уносит на руках; он всегда так мечтал об этом, но сейчас не знает, не лучше ли было бы, если бы эта его мечта никогда не сбылась.
Через много лет Джи понимает, что губы Джотто терпкие и резкие на вкус, как винные ягоды, чёрные винные ягоды.

Когда-то Джи поклялся защищать Джотто - но откуда ему было знать, что Джотто нужно защищать не от проблем семьи, с которыми он и сам прекрасно справляется - а от его собственного сердца; такого доверчивого, такого чистого сердца... мягкого сердца.

Полулёжа на его коленях в маленькой грязной каюте, Джотто не сопротивляется - и Джи целует его, целует так, словно хочет выпить, высосать, как яд, эту черноту винных ягод, этот горький вкус его губ; словно хочет, чтобы они снова были сладким белым виноградом; чтобы его небо снова осветило солнце.

Он ещё не знает, что лёгкая кислинка, от которой щемит сердце и обрывается дыхание, навсегда останется на этих губах незамеченным никем, кроме него, шрамом.
И время не залечит его, потому что остановится.

@темы: Giotto x G, Фанфикшн

---

Chemicals Collide - TYL!5927 FST ~Light Ver.~

[Dobe-chan]

А сегодня мы поздравляем с Днем рождения Тсуну! Поздравляем еще одним фст по TYL!5927, на этот раз светлой и Савада-центрик версией (бонусами - Гокудеровские песни). Enjoy!
Помните - ничто так не радует Добе-чанов, как ваши комментарии ^_~

Chemicals Collide: TYL!5927 FST ~Light Ver.~
By  Freeda_M &  Фоукси
10+3 Tracks (74.7 MB)
Скачать архив (4shared)


Click me!

@темы: 5927, Музыка

---

[Yagami Rizu]

Кому некуда потратить свое свободное время. Пародия на "Оран" с просторов инэта (5927)

Сюда

@темы: 5927, Видео

---

первый вклад в сообщество х)

[~Энма~]

полазила по картинкам и решила выложить) если что-то было-удалю))))

^^

@темы: 5927, Giotto x G, Фанарт

---

Картинке~

[Freeda_M]

+22(5927 & G/G)

@темы: 5927, Giotto x G, Фанарт

---

додзинси

[Yagami Rizu]

Вроде еще не было... В первой рисовка странная - но есть рейтинг. А во второй - все адекватно и...культурно х)

Автор(ы): Black Pirates
Название: Kind Of Blue
Пейринг/Персонажи: Giotto x G
Рейтинг: R-18
Страниц: 32
Язык: Японский
Тык


Автор(ы): Cotton Candy
Название: Saintpaulia Romance
Пейринг/Персонажи: 5927
Рейтинг: PG
Страниц: 30
Язык: Японский
Тык

@темы: 5927, Giotto x G, Додзинси, NC-17

---

Немного с опозданием, но все же вопрос:

[Freeda_M]

Чем все таки считать этот кадр - происками переводчиков-шипперов, обоснуем или своеобразным чувством юмора Первого? А может это фанатки G/G выкрали манускрипт из редакции Джампа и внесли свои изменения?
В общем, ждем вашего мнения! И не забываем, что дискуссия скорее джаст фор лулз, чем нечто серьезное

@темы: Оф.арт, Дискуссии, Giotto x G

---

Товарищи фикрейтеры!

[5927]

Гокудера плачет. Он уже приготовился радоваться новым фанфикам, а их пока еще только один. Не расстраивайте Гокудеру, хорошо?
Кто не помнит в чем дело - у нас же тут Осенний Драбблтон 2010!

@темы: Autumn drabbleton 2010

---

Пугать общественность

[Yagami Rizu]

Название: The Reason
Автор: Yagami Rizu
Ключ: окно
Пейринг: Giotto/G, 5927
Жанр: angst, romance
Рейтинг: NC-17
Размер: мини
Дисклеймер: и не претендую
Предупреждение: автор курил траву, поэтому возможен ООС, местами конкретный бред, местами логические нестыковки. Собственное видение персонажей. POV Джи, POV Гокудеры
От автора: редко занимаюсь подобным, поэтому прошу не судить особо строго. Если вам не жалко времени и нервов — то можете даже дочитать до конца. Комментарии и тапки (не тяжелые)приветствуются

бреццкий бред

I've found out a reason for me
To change who I used to be
A reason to start over new
And the reason is you *

С трудом разомкнув глаза, я не без удивления обнаружил, что еще жив. Низкий, давящий потолок и едва ощутимый запах каких-то лекарственных средств. Все правильно. И эти раны на моих руках доказывают, что произошедшее было не кошмарным сном, а неизбежно наступившей реальностью. Взгляд блуждает по комнате в надежде найти хоть что-нибудь, на чем можно ненадолго отвлечь свое внимание, чтобы не вспоминать. Не вспоминать, как феерично я провалился и как хранитель урагана, и как твоя правая рука.
Я должен был быть идеален во всем, а теперь, когда я потерпел такое глупое поражение…я не достоин того чтобы находиться рядом с тобой, а защищать тем более.
Окна в больничном крыле не большие и за это я их уже ненавижу. Слишком мало, слишком мало неба, которое сейчас целиком застлано тяжелыми серыми тучами. Небо, которое я подвел. В сознании начинают всплывать воспоминания о последней битве, медленно и смутно. Все фигуры – будто размазанные точки на холсте такой бессмысленной картины. Хах. Как глупо.
Задание сводилось к тому, чтобы не подпустить членов враждебного клана к владениям Вонголы. Но я то не меньше тебя знал, насколько опасной была ситуация, знал, насколько важна для тебя победа в этой битве. Хотя все это ерунда — ради тебя, только ради тебя я каждый раз отправлялся на поле боя. Что заставляло меня сражаться на пределе возможностей? Что заставляло меня двигаться вперед, не смотря на полученные ранения? Это моя безграничная преданность тебе, Примо, это наша с тобой нерушимая связь. Теперь же я думаю, что эта связь рухнула в одночасье, когда я, переоценив свои силы, не справился с количеством направленных в мою сторону атак.
Никогда не думал, что все будет так.
Наплевав на все, я хочу кричать и с этим криком выплеснуть все эмоции, скопившиеся внутри меня. Но понимая, что не могу себе этого позволить, сжимаю руки в кулаках и до крови кусаю губы. Не могу больше здесь находиться. В месте, где все будто нарочно напоминает мне о моем падении. Не обращая внимания на развязывающиеся бинты, встаю и тупо, механически выбираюсь из комнаты.
Иду по коридору, придерживаясь за стены, как будто они являются тем единственным спасательным кругом, который помогает мне не захлебнуться в водовороте собственного безумия. Нет, физически я, кажется, в порядке, но боль, снедающая и разрывающая мою душу не дает разогнуться, с каждым шагом отнимая у меня все больше сил, желая раз и навсегда прижать к холодному каменному полу. Окна в коридоре плотно зашторены дорогим бархатом и в этом полумраке для меня имеет значение лишь свет, едва пробивающийся сквозь входную дверь.
Оставляя свой скептицизм, логику и желание анализировать ситуацию, в кого я превращаюсь? Отбросив свою гордость, я бы был для тебя кем угодно, если бы ты только попросил. Подчиненным, исполняющим любые твои приказы; другом, всегда понимающим тебя, разделяющим твои сомнения, радость и горе; надежной опорой, человеком, готовым защищать тебя до последнего собственного вздоха; любовником, спасающим тебя от тягот повседневной жизни, дарящим бесконечное удовольствие и наслаждение. Если бы ты только захотел, я бы сделал для тебя все что угодно. Лишь бы ты добился своей цели.
Но эти ублюдки! Ударяю кулаком по стене, хотя в конечном итоге понимаю, что злюсь только на себя. Хорошо, что ты не видишь меня в таком состоянии, Джотто. Ведь я все еще готов сделать что угодно ради тебя. Захотел бы ты, чтобы я отдал за тебя свою жизнь — я отдал бы. Захотел бы ты, чтобы я прижал тебя к себе, целовал медленно, нежно, зарываясь рукой в мягкие, непослушные волосы, чувствовал твое тело каждой клеткой своего… Захотел бы ты, чтобы я показал тебе ураган страсти, бурю эмоций, мне не свойственных… Захотел бы ты.., да черт побери, я бы сделал все, что бы ты ни пожелал! За одну твою улыбку, за один только счастливый взгляд твоих медовых глаз я отдал бы все.
И по мере того, как я целиком и полностью осознаю свою бесконечную преданность тебе, как боссу Вонголы, по мере того, как я понимаю, насколько ты дорог мне, как человек, давно уже ставший для меня больше, чем просто другом, боль от моего глупейшего поражения становится все невыносимее.
Наконец, дойдя до двери, настежь распахиваю ее и выхожу на улицу. Поднявшийся ветер дует в лицо, запутывается в волосах, играет с завязанными на скорую руку бинтами. Погода стремительно портится, но внутрь я не вернусь ни под каким предлогом. Порывы ветра усиливаются, швыряя в меня облетевшие листья. Как никто я понимаю, что начинается ураган. Ураган, будто вырвавшийся наружу из моей души — бушующий и разрушающий все, стоящее на пути, несущий в себе неизбежные перемены. Если я не могу кричать, пусть он кричит за меня. И все же, этот ураган стремится вверх, сквозь туман, сквозь призрачные облака, сквозь грозовые тучи, сквозь любые преграды — вверх, к небу.
Иду вдоль поместья по неширокой дорожке, выложенной белым гранитом. Я прекрасно знаю, куда она ведет и, поэтому ничуть не удивляюсь тому, что останавливаюсь прямо напротив твоего окна. Большого, высокого, такого, чтобы всегда видеть то, что происходит снаружи. Да, вот так — убегая от тебя, я все равно к тебе же и возвращаюсь. Парадокс, случайность или, как это любят называть фаталисты — судьба?
Я же могу только горько усмехнуться и, прислонившись к стене, закурить. Горький дым сразу же проникает в легкие, оставляя после себя пренеприятное ощущение. И все же, никотин, содержащийся в сигарете, помогает мне немного расслабиться.
Знаю, сейчас ты у себя в комнате, более того — ты стоишь там за стеной, прямо напротив меня. Чувствую тебя, ощущаю тебя, хочу тебя. Закашливаюсь, глотнув слишком много дыма — последняя мысль для меня просто неожиданный нонсенс.
Сигарета уже почти истлела, но даже после стольких затяжек я все еще не могу заставить свои мысли замолчать.
Живя представлениями об идеалах, я, кажется, проглядел что-то очень важное. Может, я все воспринимаю слишком серьезно, совсем не так, как все. Но я и не все, я — твоя правая рука, человек, который должен оставаться совершенным во всем, что бы ни случилось, человек, у которого нет права на ошибку. Теперь же я могу лишь по кусочкам собирать остатки своей гордости…
…Постепенно, ветер стихает, уступая место холодному сентябрьскому ливню.
Наконец заметив меня, ты распахиваешь окно, стараясь все же не смотреть в мою сторону. Стоишь в пол оборота ко мне, молчишь и лишь жестом перелагаешь возвращаться обратно. Но я не желаю идти к парадному входу, до которого нужно обойти чуть ли не половину особняка. Хочу к тебе, прямо сейчас, незамедлительно. И, плюнув на чувство собственного достоинства, положение, на то, что раны еще не до конца затянулись, довожу ситуацию до полного абсурда. Окна первого этажа располагаются достаточно низко, поэтому я без труда запрыгиваю на подоконник и оказываюсь внутри. Капли стекают с волос, с промокшей одежды прямо на светлый дорогой ковер. И теперь я полностью прекращаю думать о том, что же, я, черт побери, творю.
- Джи…
Оборачиваешься и смотришь в упор на меня. Насквозь пронизывающий взгляд, направленный прямо мне в душу. Стою не шелохнувшись, будто замороженный твоим прорывом точки нуля. Сейчас ты скажешь мне это. Скажешь, чтобы я отдал кольцо урагана и покинул Вонголу. Но ты медленно подходишь ко мне и все так же, не разрывая зрительного контакта, произносишь:
- Ты не должен был так рисковать…
Не понимаю. В сознании человека, привыкшего мыслить рационально, это совершенно не укладывается. Хочу ответить тебе, но слова застревают в горле. Сердце пропускает пару ударов. Осторожно дотрагиваешься рукой до моего плеча и притягиваешь к себе. Что–то шепчешь, но я не воспринимаю того, что ты говоришь – для меня все как будто в тумане. Единственное, на что меня сейчас хватает — это на то чтобы крепко сомкнуть руки на твоей спине и чуть хрипло произнести:
- Почему?
- Потому, что ты обещал мне…
Немного подталкиваешь меня назад, заставляя опуститься на подоконник, и касаешься своими губами моих. После чего проводишь по ним языком, заставляя приоткрыть рот и резко, требовательно целуешь. Но я не могу тебе ответить, потому, что все еще не в состоянии осознать реальность происходящего. Только когда ты немного отстраняешься и, придерживая за подбородок, снова заглядываешь в мои глаза, я начинаю вспоминать.

Ты сидишь, прислонившись к шершавой стене старого заброшенного здания, расположенного на окраине города. Твои светлые волосы растрепаны, большие добрые глаза полны слез. Одежда выпачкана в пыли, на руках ссадины. Уткнувшись лицом в колени, ты бесшумно плачешь. Плачешь от мысли, что ничего не можешь, плачешь потому, что бессилен. Ты хочешь помогать людям, но они не понимают, не разделяют твоих стремлений и даже призирают. Ты боишься за меня, когда я пытаюсь отомстить неприятелям. Тебя гнетет мысль о собственной бесполезности и беспомощности. Но я знаю, что ты намного лучше, чем сам о себе думаешь. Поэтому, прошу — не заставляй себя страдать, пока я разбираюсь с этими идиотами.
Два сильных удара в солнечное сплетение и одна хорошая подсечка. Всего три противника, а это значит, что мне не составит особого труда их победить. Эти недоумки заплатят за то, что посмели прикоснуться к моему другу.
… Твои глаза наполняются еле заметной радостью, когда ты наконец видишь пред собой меня – живого и невредимого. На моем лице нет ни единой царапины – так я привык выходить из драки, и лишь едва сбившееся дыхание и разбитая губа напоминают о только что закончившемся сражении.
Опускаюсь на колени рядом с тобой и утешающе поглаживаю по голове.
- Все в порядке, они больше никогда не приблизятся к тебе, босс
- Не знаю, — слова вырываются сквозь слезы, — я же постоянно вляпываюсь во всякие переделки… я,…я абсолютно бессилен. И не называй меня так, Джи, это была всего лишь глупая игра
- Не глупая. Когда – нибудь ты станешь очень сильным, мы вместе станем сильными и тогда сможем исполнить все, что ты задумал. А до этого момента, я буду защищать тебя. Нет. Я всегда буду защищать тебя!
Протягиваю к тебе руку и улыбаюсь. Твоя ладонь касается моей — ты принимаешь мою помощь, и этого мне хватает для того, чтобы почувствовать себя по–настоящему счастливым. Но почему по твоему лицу все еще продолжают скатываться слезы?
Обнимаешь меня и утыкаешься носом в плечо.
- Я беспокоился за тебя…
Вытираешь соленые капли и, не смотря на то, что мы еще дети, со всей серьезностью смотришь в мои глаза:
- Джи. Обещай…обещай мне, что никогда не будешь рисковать! Никогда! Даже ради меня…
Зарываюсь рукой в твои мягкие волосы и касаюсь губами лба:
- Хорошо, Джотто, я обещаю

Все равно, если бы я мог рисковать ради тебя, я бы рисковал. Я бы сотни, тысячи раз умирал за тебя, если бы только мог. Но знаю, ты быстрее убьешь меня сам, чем позволишь погибнуть от чьей-то руки.
Мои воспоминания прерываются прикосновением твоих теплых рук. Теперь ты видишь, что я в полной мере осознал ситуацию. Хотя нет, еще нет. Поэтому, заставь меня Примо, хотя бы сегодня лиши меня возможности здраво оценивать происходящее. И, будто читая мои мысли, ты целуешь меня и укладываешь на широкий подоконник. Притягиваю тебя к себе и, чуть приподнявшись, провожу кончиком языка по твоей щеке. Прикрываешь глаза, давая понять, что тебе нравится, но тут же перехватываешь контроль над ситуацией. Немного отстраняешь мои руки и впиваешься губами в шею, целуешь медленно, миллиметр за миллиметром, заставляя меня запрокидывать голову и прикусывать губы от наслаждения.
Сквозь открытые створки холодные капли летят прямо на нас, но рядом с тобой я почти не придаю этому значения. Тебя же это почему-то настораживает и ты, нехотя отрываясь от меня, тянешься, чтобы закрыть окно.
В это же время я, не желая прерываться, расстегиваю пуговицы на твоем пиджаке, а затем и на рубашке. Закончив, наконец, с этим несчастным оконным замком, ты скидываешь с себя ненужную одежду, оставаясь в одних брюках. На мне же сверху нет ничего кроме бинтов, которые ты принимаешься тут же разматывать. Немного хмуришься, когда замечаешь раны на моем теле. Неужели тебя так сильно беспокоят эти незначительные царапины? В ответ на так и не заданный вопрос чувствую прикосновение металла кольца к своей коже. Небо может зажечь любое из семи пламень, и видимо сейчас ты обратился к энергии солнца, потому что мои ранения начинают мало–помалу затягиваться. Но я не хочу так, поэтому отвожу твою руку в сторону. Эти раны сами исчезнут со временем, ты же помоги мне вылечить те, с которыми не под силу справится даже кольцу неба.
Нагибаешься ко мне и, проведя языком дорожку от моей шеи до груди, прикусываешь набухшую горошинку соска, заставляя меня негромко вскрикнуть от неожиданности. Улыбаешься, замечая мою реакцию, и продолжаешь покрывать меня легкими поцелуями, постепенно спускаясь ниже. Но едва коснувшись пальцами ремня на моих брюках - резко отстраняешься.
- Джи... ты действительно в полной мере осознал свою ошибку?
Ошибку? Сердце лихорадочно бьется, мешая мне сосредоточиться на вопросе. Чуть отворачиваю голову в бок, потому что иначе ты увидишь мои глаза, целиком залитые безудержным желанием. Для того чтобы вернуть голосу привычные нотки серьезности мне требуется немало усилий.
- Прости… может это было и необдуманно, но я поступил так, как велит мне долг твоей правой руки…
Ставишь колено между моих ног, заставляя меня дышать чаще. Чееееееерт! Если ты не перейдешь к более серьезным действиям, я совершу еще один необдуманный поступок. Схватив лежащие рядом бинты, ты наклоняешься ко мне и, обжигая ухо горячим дыханием, произносишь:
- Ты так жесток ко мне…
После чего заводишь мои руки за голову и связываешь их. Не сопротивляюсь и покорно жду, пока ты закончишь. Наконец твое лицо снова оказывается в непосредственной близости от моего, и я не упускаю возможности не сильно прикусить тебя за губу. За что тут же получаю в ответ жаркий и глубокий поцелуй. Это заводит меня еще больше, но и твое самообладание тоже почти на исходе.
- Простых извинений здесь недостаточно, Джи…
Твой голос звучит хрипло от нахлынувшего возбуждения. Прикрываю глаза и шепчу прямо тебе в губы:
- Знаю…но я и не против…
Ты же прекрасно понимаешь, что ради тебя я готов согласиться даже на такое безумие. Но, все мысли обрываются ровно тогда, когда ты расстегиваешь мои брюки и накрываешь ладонью разгоряченную плоть. То слегка усиливая, то ослабляя хватку, медленно водишь рукой, заставляя меня задыхаться и глухо стонать от получаемого удовольствия. Ты нарочно медлишь, зная, какая это пытка для человека, в душе которого живет неудержимый ураган. Замечая результат своих действий — возбужденного хранителя, метающегося из стороны в сторону от невозможности даже дотронуться до тебя - довольно щуришься и, касаясь губами головки моего члена, неглубоко вбираешь его в рот. Прогнувшись в спине, я подаюсь тебе на встречу, потому что сейчас ты начинаешь вытворять со мной нечто невероятное. Неторопливо проводишь языком по всей длине, слегка прикусывая тонкую кожу на отельных участках, и на этот раз почти целиком заглатываешь мою плоть, вырывая у меня негромкие стоны. Твой рот влажный, восхитительно горячий и я чувствую, как по всему телу расползается жар… что же ты делаешь со мной, Примо… Еще пара четких ритмичных движений и место твоих губ снова занимает рука.
- Дж…Джотто…
Голос совсем не слушается меня и предательски дрожит. Ты тоже видишь, что я почти на пределе и немного ускоряя темп, заставляешь меня содрогаться в приятной судороге оргазма. До крови прокусываю губу, но кончаю молча, за что получаю немного укоризненный взгляд в свою сторону. Медленно наклоняешься ко мне, оставляешь пару засов на груди и снова завладеваешь моими губами в поцелуе.
- Прекрати сдерживать себя. Это приказ…
Твоя рука едва задевает кожу на внутренней стороне бедра… Нет, Джотто, ты же не собираешься… Но хитрый взгляд твоих золотистых глаз не говорит о намерении останавливаться на достигнутом. И буквально через секунду ты резко, без предупреждения вводишь в меня сразу два пальца.
Издаю громкий протяжный стон.
- Да…. наконец, ты понял меня… Джи…
Говоришь с придыханием, двигаешь пальцами вперед — назад, немного раздвигаешь их, растягивая меня. Я прикрываю глаза с готовностью целиком отдать себя в твою власть… Правда, я хотел бы, чтобы часть инициативы все–таки принадлежала мне…
- Джотто…развяжи руки…
Произношу почти неслышно, надеясь на твою благосклонность. Ты смотришь в мои затуманенные глаза, облизываешь языком свои припухшие губы и отрицательно качаешь головой.
- Потом…
Целуешь влажными губами низ живота, очерчиваешь свободной рукой кубики пресса и осторожно вытаскиваешь пальцы. Не желая больше медлить, окончательно стягиваешь с меня брюки вместе с бельем и, приблизившись ко мне, шепчешь:
- Признай свою неправоту…признай…и я развяжу тебя…
Если бы я только мог до конца отбросить свою гордость ради тебя, я….
- Расслабься…
Едва задеваешь членом мою кожу и медленно входишь, заставляя меня выгибаться и тяжело дышать. Такое чувство, будто тело действительно рвут на части, но я не могу ни оттолкнуть тебя, ни попросить прекратить, потому что ты тут же затыкаешь мне рот очередным поцелуем. Наконец, где–то глубоко во мне, ты задеваешь простату, и я вскрикиваю, но теперь уже от приятного ощущения, мгновенно пронизывающего меня. Даешь мне привыкнуть и начинаешь двигаться, но не сильно, чтобы не причинять боли. В прочем, последняя постепенно уходит и теперь почти с каждым толчком из моей груди вырываются громкие стоны.
- Джи… скажи мне…
Толчок.
- …объясни, в чем истинная причина…
Толчок.
- Дж..Джотто…
Я объясню… но в данный момент я хочу только одного — касаться тебя, чтобы быть еще ближе. Со всей силой, на которую я сейчас способен, дергаю руками и… да! Бинты с треском рвутся, даруя мне свободу. Тянусь к тебе, запускаю пальцы в мягкие волосы, прикасаюсь губами к твоему лицу, прикусываю нежную кожу на шее.
- Так и думал, что твоего терпения хватит ненадолго…
Улыбаюсь.
- Ураган не терпит…
Возвращаешь мне улыбку и ускоряешь темп движений. Быстро, до упора, так, что я моментально начинаю вскрикивать от наслаждения, подаваться тебе на встречу, воспринимать нас единым целым. Ты прикрываешь глаза, время от времени запрокидываешь голову назад, дышишь часто и шумно, так же получая от этого процесса бесконечное удовольствие.
На моих глазах выступают непрошенные слезы. Все это время гордость не давала мне увидеть мои истинные чувства. Объясняя свои поступки защитой чести семьи, я пытался отвести опасность лишь от тебя. Потому, что я обещал никогда не оставлять тебя, что бы ни случилось. И желание достигнуть уровня идеальной правой руки — лишь средство для того, чтобы всегда быть с тобой.
Несколько последних толчков — и мы кончаем практически одновременно, словно в бреду выкрикивая имена друг друга. Выходишь из меня и обессилено падаешь сверху. Обнимаю и притягиваю тебя к себе — мы лежим так какое–то время, слушая, как бешено бьются наши сердца. Немного успокоившись, ты откидываешь челку, упавшую мне на лоб и вопросительно смотришь в мои глаза.
- Джи…я понимаю, как сильно твое желание защищать меня любой ценой… но мое желание всегда находиться с тобой рядом столь же велико... — кладешь руку мне на затылок и перебираешь растрепанные пряди, — поэтому я не хочу терять тебя…
- Я знаю…
Произношу шепотом и, запутываясь пальцами в твоих мягких волосах, увлекаю тебя в долгий, успокаивающий поцелуй. И нам все равно, что мы лежим на жестком прохладном подоконнике. Все равно, что мы забыли зашторить окно. Все равно, что нас мог кто-нибудь видеть. Главное, что я нашел в тебе ту причину, которая сможет меня изменить…

***

Я сижу на полу в твоей комнате, когда неожиданно слышу как кто–то открывает дверь.
- Гокудера-кун!
- Джудайме…?
Подходишь ко мне и опускаешься рядом на колени. Что такое? Почему твой голос звучал так взволновано?
- Гокудера-кун… Зачем во время последнего задания ты снова подверг себя такой опасности?
Опускаю голову, потому что не знаю, как тебе ответить. Просто… мне всегда казалось, что это более чем очевидно. Разворачиваюсь к тебе и смотрю в глаза — темные, теплые, беспокойные.
- Чтобы защитить тебя… Ведь это мой долг, как твоего хранителя
Несогласно качаешь головой и неожиданно притягиваешь меня к себе.
- Мне больно слышать это… мне больно видеть, как ты каждый раз рискуешь из–за меня…
Твой голос дрожит и практически сходит на шепот. Прости, Джудайме… прости меня.
Прижимаю тебя к себе и успокаивающе поглаживаю по спине.
- Разве ты не обещал вместе со мной посмотреть на цветение сакуры, на фейерверки, а еще съездить на Хоккайдо… если ты пострадаешь, мы не сможем этого сделать. Поэтому… я просто хочу видеть тебя живым…
Кладешь голову мне на плечо и почти бесшумно всхлипываешь. Джудайме… я заставил тебя плакать... Едва дотрагиваюсь пересохшими губами твоего горячего лба и обнимаю за плечи. Я тоже хочу, чтобы с тобой было все в порядке, потому что ты очень важный человек для меня. И, в конце концов, наши желания одинаковы.
- …Независимо от того, правая рука или мой лучший друг — я хочу, чтобы ты всегда был рядом со мной. Поэтому, Гокудера–кун…
Перебираю пряди твоих волос и касаюсь своими губами твоих, не давая тебе закончить.
- Хорошо, Джудайме…
Обнадеживающе улыбаюсь и кладу ладонь на твое сердце.
- Чувствуешь?
- Хая...то?
- Джудайме… положив руку на твое сердце, я могу сосчитать удары своего собственного. Поэтому я так отчаянно стремлюсь защищать тебя. Причина в тебе. И не потому, что ты десятый босс Вонголы… а потому, что ты самый дорогой для меня человек…
Густо краснеешь, но, не смотря на это, в точности копируешь мое движение. И когда твоя рука ложится чуть ниже моего правого плеча, я чувствую, как по моему телу растекается приятное тепло. Тепло, которое может принадлежать только небу.
Прикрываешь глаза и, наконец, начинаешь дышать более спокойно. Облегченно вздыхаю и, приблизившись к твоему лицу, нежно целую твои губы в подтверждение своих чувств. Джудайме… если это так важно для тебя, то я найду в себе силы измениться. Потому, что ты — единственная причина моей жизни.

I've found out a reason to show
A side of me you didn't know
A reason for all that I do
And the reason is you *

*Hoobastank - the reason

@музыка: Крематорий

@настроение: готовится к ловле тапков

@темы: 5927, Autumn drabbleton 2010, Giotto x G, Фанфикшн, NC-17

---

*__*

[Ukemono]

У меня мало арта с этим пейрингом, но он мне нравится ♥
Надеюсь, кому-нибудь здесь понравятся мои скромные творения)

@темы: 5927, Фанарт

---

Autumn drabbleton 2010 - Начинаем!

[5927]

Прием заявок окончен!

Напоминаем правила:
х Объем не менее 150 слов.
х В драббле должно быть обыграно слово-ключ, которое автор выбрал при подаче заявки на участие.
х Автор может выбрать основной пейринг (5927 или Джотто х Джи), но второй должен присутствовать хотя бы в виде упоминания.
х Драбблы следует выкладывать со стандартной шапкой + выбранный ключ.
х Рейтинг может быть любым, но не забываем ставить тег "NC-17" при необходимости.
х Тег Autumn drabbleton 2010 нельзя забывать в любом случае.
х Дедлайн - 24 сентября. Раньше, так и быть, можно, но позже - нет.)

Удачи участникам!

запись создана: 10.09.2010 в 18:52

@темы: Autumn drabbleton 2010