СуперМарио спас свою принцессу!!!А грибы ел не только Тсуна!!! ХДД вот такая вот загогулинка)))) анатомия идет лесом, вместе с фоном, что собственно как обычно))) осторожно сиськи! ХД
читать дальшеК этой заявке у меня сразу возникла асоциация с песней "Колыбельная после карнавала". Где я в своей заявке вычитала, что фестиваль должен проходить именно в Японии - загадка (я вообще спец по части нахождения того, чего нет), и к моей задумке пришлось искать легкую декорацию. Изучать доподлино все летние фестивали, проходящие в Японии у меня не было ни времени, ни желания, поэтому, что выдал поисковик, то и на картинке (ну, в упрощенном виде). Так то картину, то есть арт, еще доделывать надо, но я за эти две недели я уже устала рисовать, так что выставляю свою мазню в виде, какой уж есть.
Пыталась сделать продолжение того, что было раньше в лесу, но оно что-то какое-то странное вышло кажется, что они телами поменялись или может это мечты Гокудерыыы....
ой мамочка моя бабуся орал истошно баб ягун у нас в каноне слэша нету горьянов руки убери (с)
Джи/Джотто. Джи практикуется в стрельбе из лука и не замечает,что за ним наблюдает Примо. Автор - полный мудак. Во-первых он должен был написать фик (но ничего в голову так и не пришло), во-вторых так и не смог нарисовать тату Джи (впрочем, он вообще рисовать не умеет D: ). Еще и надеется, что его не убьют
Аватары. Тема: 5927 времена года. ~^О^~ Аватары. Тема: 5927 времена года. ~^О^~ Не знаю как у вас, но у меня времена года ассоциируются с цветами.) Голубой - зима, зелёный - весна, жёлтый - лето, оранжевый - осень
читать дальшеУ Гокудеры дрожат руки. Он рассыпает спагетти, роняет банку с кофе, едва не опрокидывает на себя полную кипятка джезву. «Каждое движение – идеально?» Чушь. Он неловок, как младенец. Вернее – как пьяный, как с похмелья. Похмелье. Вчера он забылся, поддался охватившему их обоих сумасшествию. Он до сих пор ощущает на губах поцелуи Десятого, каждое вчерашнее прикосновение до сих пор горит огнем на коже. И пальцы его дрожат, потому что снова хотят этих прикосновений. Десятый еще спит, он вообще тяжело поднимается по утрам. Но сегодня он спит в постели Гокудеры, и это само по себе тянет на конец света. Даже если не вспоминать вчерашнее. Гокудера боится вспоминать. Не сейчас. Сейчас он словно застыл между «да» и «нет», между годами молчания и единственным вечером предельной откровенности. Вечер ушел, а утро беспощадно – быть может, Десятый проснется и пожалеет о вчерашнем. Решит, что они позволили себе слишком многое. Вот тогда для Гокудеры придет время вспоминать. Перебирать каждое прикосновение, взгляд, стон, словно украденные драгоценности. А пока что он сосредотачивается на простых, обыденных действиях. Вовремя снять с огня джезву, сделать бутербродов на двоих, достать чашки. Крикнуть: – Десятый, пора вставать! Сегодня он хотел бы разбудить Цуну иначе. Пойти в комнату, встать на колени рядом с кроватью. Водить пальцами по его лицу, перебирать волосы. Целовать. Но он завис между «нельзя» и «можно» и боится шагнуть не туда. Поэтому: – Десятый, вставайте! Опоздаем! Гокудера с чуткостью радара и жадностью похмельного алкоголика ловит каждый доносящийся из комнаты звук. Короткий стон, зевок, приглушенное ругательство. Гокудера представляет, как Десятый открывает глаза, оглядывает комнату с непривычной точки, понимает, где он спал… Дальше – неизвестность. Гокудера готов к худшему, или ему кажется, что готов. Но, когда Десятый, не глядя по сторонам, не бросив даже взгляда в сторону кухни, прошлепывает в ванную, что-то обрывается внутри. Чего ты ждал, говорит себе Гокудера, все как всегда. Обыкновенное утро. Самое обыкновенное… Он идет в комнату – за закрытой дверью ванной льется вода и фыркает, умываясь, Цуна. Как всегда. Умывается Десятый ровно то время, за которое Гокудера успевает выкурить сигарету. Гокудера выходит на балкон и закуривает. Пальцы дрожат. Он представляет себе капли на коже Десятого, намокшие кончики волос, припухшие со сна губы. Сигаретный дым отдается горечью на языке. Самое. Обыкновенное. Утро. Сейчас он докурит, вернется в кухню, разольет по чашкам кофе. Как всегда. Они позавтракают и поедут в университет. Как всегда. Ничего не случилось. Просто у Гокудеры похмелье. Просто сигарета дотлевает в дрожащих пальцах, уносится дымом, тает, как истаял вчерашний вечер. Гокудера ввинчивает окурок в стену, давит изо всех сил, размазывает, вымещая на нем внезапную боль. Ничего не случилось. Сейчас он вернется в кухню и скажет: «Доброе утро, Десятый», – как всегда. Они сталкиваются в коридоре напротив ванной: Цуна почти врезается в Гокудеру, тот замирает, благие намерения вылетают из головы. Он не знает, что сказать, что сделать, прикоснуться или, наоборот, отстраниться со всей возможной почтительностью… – Доброе утро, – Десятый улыбается светло и радостно, протягивает руку, касается щеки Гокудеры – осторожно, как будто даже робко. – Доброе утро, Хаято… Извини, я заспался. Заспался… А еще он не надел футболку, хотя прежде никогда не ходил по дому полуголым. Гокудера протягивает руку, ведет кончиками пальцев по груди, от ключицы к животу. Ему это не снится? Гокудера сглатывает и выпаливает торопливо, лишь бы не ляпнуть какой-нибудь совсем уж несусветной глупости: – Кофе стынет, Десятый! – А… ага. Цуна кивает, делает неловкий шаг и прижимается к Гокудере. Обнимает, и Хаято остро жалеет, что сам он – в рубашке. Он ведет ладонями по худой спине, от плеч к торчащим лопаткам, вниз, к ремню брюк, и замирает. Он может стоять так вечно. – Кофе стынет, – смеется Десятый. Горячие губы едва ощутимыми касаниями проходят по лицу, какой, к чертям, кофе, когда можно целовать в ответ, и страх уходит окончательно, все хорошо, то новое, что началось для них вчера, никуда не исчезло, просто Гокудера Хаято вот такой смешной паникер… А у Десятого мокрые волосы липнут ко лбу, и торчат вихры на затылке, и весь он – спросонок – расслабленный, неловкий, и такой искренне-радостный, что аж светится. Гокудера плавится от странно горькой, щемящей нежности, от счастья, которого слишком, до боли много, так много, что оторваться друг от друга и все-таки дойти до кухни – спасение. Можно разливать кофе – и дышать. Дать себе привыкнуть. Поверить, что все на самом деле. Десятый обхватывает горячую кружку ладонями, отдергивает руки, берет уже аккуратно, делает осторожный глоток и довольно жмурится. Гокудера смотрит, смотрит так, будто ничего больше в мире не существует. Его собственная кружка опасно наклоняется, он спохватывается в последний момент, делает слишком большой глоток, кашляет, едва не ставит кружку мимо стола и снова вспоминает вчерашнее: «Каждое движение идеально». Смешно. А Десятый вдруг встает, перегибается через стол, притягивает Гокудеру к себе и целует – долго, глубоко, жадно. Его губы горчат: кофе совсем без сахара, хотя обычно он кладет себе немного. Его губы мягкие, а ладони твердые, одна на шее Гокудеры, вторая – на затылке, а сам Гокудера упирается ладонями в стол, иначе точно потерял бы равновесие. Десятый разрывает поцелуй, но Гокудеру не отпускает. Медленно ведет языком по его губам, вдыхает, улыбается: – Кофе и сигарета… Утренний Гокудера Хаято. – Десятый… – Гокудера опирается коленом о стол, зарывается пальцами в лохмы на затылке Цуны, притягивает к себе. Вкус кофе с губ, невозможно оторваться, в глазах темнеет, а в джинсах уже так тесно, что с этим срочно нужно что-то делать. Цуна углубляет поцелуй, тянет Гокудеру на себя. Неловкое движение, грохот, звон – стол опрокидывается, Гокудера едва не летит следом, но у Цуны сильные руки и быстрая реакция, только поэтому оба остаются на ногах. – Ох… Чашки вдребезги, на джинсах кофейное пятно, спасибо, хоть не кипяток. И черт с ним, с кофе, с чашками, зато стол теперь не мешает, Цуна прижимается к Гокудере всем телом и, боже милосердный, у него тоже стоит, и еще один поцелуй явно не поможет справиться с проблемой, только сделает ее острее. Первую лекцию можно прогулять, думает Гокудера, все равно, кажется, они уже опаздывают на электричку, и к черту электричку. Цуна стонет в его губы и трется пахом о его бедро, просовывает ладонь под ремень джинсов, Гокудера неловко дергает пряжку ремня, вжикает молния… Пальцы Десятого горячие, уверенные, Гокудера вдруг вспоминает вчерашний минет, и этого хватает. Напряжение перехлестывает через край, скручивает и выжимает, как тряпку, ноги подгибаются… Звонит дверной звонок. Длинно, уверенно, нагло. Цуна растерянно ругается, разжимает руки. У него откровенная досада на лице и не менее откровенный стояк. Гокудера, наверное, сам не лучше, но… Кого бы ни принесли черти, встречать незваных гостей – святая обязанность Гокудеры. – Десятый… я открою… Его немного ведет, сейчас бы уткнуться лицом Десятому в волосы, обнять за плечи и замереть, вдыхая запах, ощущая горячую кожу под ладонями. Соберись, придурок, беззвучно шепчет Гокудера. Спохватывается, застегивает джинсы. Под пальцами мокро и липко. Кто бы там ни заявился, сейчас Гокудера Хаято искренне и от души его ненавидит. Удачней времени нельзя было найти! Хотя… если бы они с Цуной успели зайти дальше… Гокудеру прошибает холодный пот. От внезапной мысли, что за дверью может оказаться кто-то из своих, делается совсем дурно. Можно было бы вовсе не открывать, но звонок надрывается, замолкает и вновь трезвонит. Да кому ж там неймется?! Гокудера распахивает дверь, готовый убивать. На пороге девчонка из соседней квартиры, боже, ей-то что надо?! Мелкая козявка, третий класс начальной школы, смотрит на него, как на дракона, так и хочется сообщить, что девчонок на завтрак он не ест. – И-извините… Мама в больнице, а я… – протягивает руку, на ладони – ключ. – Дверь… – Что – дверь? Открыть не можешь? Мотает головой. Боже, почему все малявки такие тупые! – Закрыть? – тихо спрашивает подошедший Десятый. Кивает. – Я помню, твоя мама как-то жаловалась, что замок слишком тугой. Давай. Десятый закрывает соседскую дверь, возвращает девчонке ключ, та благодарит, кланяясь, и бежит вниз. Опаздывает в свою школу. Ничего, успеет. Вот они точно уже опоздали. И что с этим делать, Гокудера не знает. Ему неловко – за собственную злость, разгром на кухне, испачканные джинсы, а больше всего – за то, что все это, как и неминуемое опоздание на лекции, кажется неважным. Потому что Десятый снова совсем близко, так, что дыхание смешивается, потому что глаза Десятого смеются, а голос серьезен. – Ты делаешь очень вкусный кофе, Хаято. Просто невозможно от него оторваться.
читать дальше Стрелять левой рукой было непривычно трудно. Гокудера был обучен стрельбе с двух рук, и, признаться, в македонском стиле был весьма хорош. Стрельба напоминала ему привычное швыряние динамита, только более математически точное. Стрелять левой рукой – одной левой – ему не приходилось, разве что на редких тренировках, когда уже совсем было нечего осваивать. Македонская стрельба уравновешена и точна, как маятник, за счёт чувства оружия в обеих руках. Зрение выступает не главным ощущением, а равным партнёром конечностей не потому, что становится менее важным, а потому, что слаженность обеих рук должна быть безупречной. Ошибёшься – и Джудайме обязательно будет плакать. Совсем как тогда, когда в тот единственный раз Хаято допустил ошибку, и динамитная шашка разорвалась прямо в его руке, оставляя – сейчас, после всех операций – вместо кисти и пальцев пианиста только ровно закруглённый обрубок. Бесполезный и нелепый, почти смешной. Исчезнувшая рука болела. По вечерам Гокудера чувствовал ноющую боль в каждой кости, покалывание тонкими иглами в кончиках пальцев. Фантомная боль – медицинской определение феномена нервной системы, обозначает болезненные ощущения в утерянной конечности. Хаято испытал это тоскливое чувство. Боль приходила по вечерам. Когда больше не получалось поднять Джудайме на руки и отнести в комнату. Когда лицо Тсуны болезненно искажалось при виде увечья, а глаза Неба становились очень печальными. Несмотря на все протесты Гокудеры, его любовник бережно брал его руку и касался губами. Касался – не только живой, пусть и сильно потерявшей чувствительность кожи. Однажды Тсуна начал целовать пальцы Урагана, тыльную сторону ладони, проводить губами по линии жизни отсутствующей руки. И Хаято чувствовал пустотой лёгкие поцелуи сухих губ и тихое дыхание Десятого. Было ли это Гипер-Интуицией Неба, каким-то шестым чувством или ещё Мадонна знает, чем, Ураган не знал. Они с Тсуной так и не решились поговорить об этом, хотя встретившимися взглядами наверняка читали в лицах друг друга почти священное удивление. Как от чуда. Постепенно это превратилось в ежевечерний ритуал. В замершем, почти сакральном ночном молчании закрывший глаза Джудайме целовал правую руку возлюбленного, находя губами костяшки и сгибы пальцев, согревая вечно холодную кожу. И Гокудера закрывал глаза сам, только прижимая Тсуну к себе второй рукой, поближе, утыкая в грудь и целуя пушистые рыжие пряди. От каждого прикосновения боль уменьшалась. Однажды ночью она ушла совсем.
Название: "Спокойной ночи" Автор: Toriya Пейринг: Гокудера/Цуна Рейтинг: R Жанр: флаффокавай Размер: 1043 слова/6711 зсп. Примечание: продолжение истории Ранее в нашей программе: 1. Знаешь, Гокудера, я хочу... (Шуршунка) 2. Эйфория (Toriya) 3. Гокудера знает (Шуршунка)
читать дальшеСколько они так лежат, просто держась друг за друга, просто прикасаясь? Полчаса, час? Цуне хорошо и спокойно. В душе все еще течет вода. Слабый шум убаюкивает и ни от чего не отвлекает. Вылезать из кровати, выпускать из рук Гокудеру не хочется, вот только…
- Мокро, - говорит Цуна и улыбается, когда Гокудера дергается, вскидывает голову и холодные капли с его волос осыпают лицо. – И есть хочется, - добавляет он.
Гокудера резко садится на кровати.
- Сейчас я…
- Я сам, - Цуна ловит его за руку, удерживает, смотрит. Лежать на мокром покрывале без Гокудеры совсем невозможно, и он тоже поднимается. – Сделаю пару бутербродов. Только не девайся никуда, ладно? Я быстро.
У Гокудеры такой выразительный взгляд, что Цуна смеется, как будто слышит возмущенное: «Что вы такое говорите, Десятый?! Куда же я от вас денусь?!»
- Тогда я пока белье сменю, - Гокудера вскакивает и бросается в душ – видимо, выключать воду.
Цуна уходит на кухню, распахивает холодильник, пристально изучает содержимое. За время жизни с Гокудерой он научился есть европейскую еду. Пицца, спагетти, бутерброды – Цуна любит все. Может, потому что Гокудера, в отличие от него самого, умеет готовить. Не так, как мама, но Цуне нравится. Нравится листать учебники и слушать доносящийся с кухни звон посуды, угадывать по разносящимся в квартире запахам, что будет сегодня на ужин. Слушать, как Гокудера реагирует на сбежавший кофе или пригоревшую пиццу. Итальянские проклятья вместе с японскими ругательствами в исполнении Гокудеры – это по-настоящему смешно и трогательно. Гокудера расстраивается и смотрит на противень и джезву, как на личных врагов, учинивших коварный заговор против Гокудеры Хаято и его доброго имени. Цуна обычно с аппетитом уплетает очень загорелую пиццу и покорно ждет следующей порции кофе. К этому горькому мучению он тоже успел привыкнуть. По утрам без него даже проснуться окончательно не получается. Впрочем, кофе Цуна пьет только здесь, и только если его варит Гокудера. Даже сахар почти не добавляет. А еще ему кажется, что после кофе губы у Гокудеры тоже должны горчить. И целовать его, вдыхая стойкий, насыщенный запах кофейных зерен, и мягко слизывать эту горечь, было бы здорово. В такие моменты кофе кажется Цуне очень вкусным.
Сейчас, вытаскивая из холодильника продукты и торопливо сооружая бутерброды, Цуна думает, что теперь знает, какие губы у Гокудеры. От них и без всякого кофе невозможно оторваться.
Чайник закипает быстро. Цуна разливает зеленый чай, сгружает на поднос нехитрый перекус и чашки и осторожно несет все это в комнату. Гокудера на маленьком балкончике воюет с трепыхающейся на ветру простыней и покрывалом. Кровать Гокудеры уже заправлена сухим бельем. Цуна ставит поднос посередине, осторожно усаживается, подбирая под себя ноги и набрасывает на плечи полотенце. Волосы почти высохли, и Цуна приглаживает их, но они все равно встают дыбом, с этим бесполезно бороться.
На улице уже темнеет, чашка приятно обжигает ладони, а бутерброд кажется верхом кулинарного искусства. Взъерошенный Гокудера сидит рядом, Цуна задевает коленом его бедро и старается жевать быстрее, потому что Гокудеру хочется обнять. Когда он стряхивает с ладоней крошки, залпом допивает свой чай и прижимается лбом к плечу Гокудеры, ему кажется, что это лучший день в его жизни.
Гокудера тянется к нему сразу, словно все это время только и ждал, когда его голодный Десятый наконец наестся. Недоеденный бутерброд выпадает из его руки и шлепается на поднос. Цуна прижимается всем телом и чувствует руки Гокудеры везде. Эти руки… Каждое их прикосновение заставляет вздрагивать и кусать кубы. Кожа на ладонях слегка шершавая, а пальцы горячие, уверенные, подвижные. А еще у Гокудеры кольца, и напульсник с клепками, и цепочка на другом запястье, и все это задевает, слегка царапает, прижимается холодным металлом к почти раскаленной коже. Цуна вздрагивает и всхлипывает от пугающе острых ощущений, Гокудера порывается снять кольца, но Цуна не дает, хватает за руки, тянет к себе и шепчет, задыхаясь:
- Не надо. Не надо, Хаято. Это же – ты. Это все – твое.
Он не знает, как объяснить. Но все эти кольца, и цепи, и разноцветные рубашки, и безумные узкие штаны, и кожаные ремни с тяжелыми пряжками, и стойкий запах сигарет – это все - Гокудера. Цуна не может представить его другим. И не хочет представлять.
Он опрокидывается на кровать, утягивая Гокудеру за собой. Слышится грохот, звон разбитой посуды, они с Гокудерой сталкиваются носами, когда целуются и смеются. Поднос? К черту поднос и разбитые чашки. И остатки ужина. Цуна сжимает Гокудеру обеими руками, обхватывает его бедра коленями, вжимается своим стояком в его член и стонет, не разрывая поцелуя. Гокудера двигается, Цуна тоже. Они трутся друг об друга, вжимаются друг в друга так плотно и горячо, что Цуна чувствует тело Гокудеры как свое. Ни грамма воздуха между ними. Ни грамма страха, неловкости или недоверия. Если бы Гокудера захотел, было бы еще больше, Цуна давно готов, и хочет, но сейчас им обоим не нужно большего. Того, что происходит, слишком много для одного дня. Цуна тонет в ощущениях, растворяется в плавных мягких движениях, которые становятся все настойчивее, в дыхании Гокудеры, в его запахе. Цуна хочет, чтобы это никогда не заканчивалось, потому что такая близость – это лучшее, что может быть. Они будто распахнуты друг перед другом. Не нужна никакая интуиция, чтобы знать, что чувствует другой, знать, что ему так же хорошо, как тебе, что вы по-настоящему вместе.
Кончают они тоже вместе. Цуна долго лежит с закрытыми глазами, все еще чувствуя дрожь Гокудеры, и думает, что они оба идиоты – тянуть так долго, потерять столько времени. Хотя в запасе времени у них гораздо больше. Значит, все хорошо.
Когда Цуна начинает воспринимать окружающий мир, то понимает, что лежать ему опять мокро. Теперь теплая лужа прямо под задницей, и это почему-то смущает.
- Мокро, - снова говорит Цуна. Они с Гокудерой наконец разлепляются, возятся и выясняют происхождение лужи, а потом ржут, цепляясь друг за друга, потому что чая в чашке Гокудеры было слишком много и потому что у кровати Гокудеры сегодня очень невезучий день.
На кровати Цуны тепло и сухо. Она не слишком просторная, но отлично подходит для того, чтобы спать на ней вдвоем с Гокудерой. Они лежат, прижавшись друг к другу, и Цуна понимает, что больше никогда не захочет спать один.
Веки тяжелые. Но заснуть страшно. Потому что Цуна вдруг думает о том, что завтра утром что-нибудь изменится. Это глупо, но мысли лезут и лезут, одна хуже другой, Цуна старается дышать ровнее, чтобы не разбудить Гокудеру. Но тот все равно просыпается. Обхватывает рукой, притягивает ближе, шепчет на ухо, сонно и нежно:
читать дальшеПолгода – критическая точка в отношениях. Далеко позади остались признания, первый поцелуй, первые ночи и минуты близости: та одуряющая эйфория страсти, когда ничего не видишь и не чувствуешь кроме одного-единственого человека. Через полгода, как правило, страсть превращается в рутину. Больше не ищется любая свободная минута чтобы побыть двоем; больше не зажимают друг друга в первом попавшемся углу, скрываясь от любопытных глаз. Теперь все происходящее не кажется чудом и сказкой, а воспринимается и принимается как должное: мы были вдвоем всегда и будем всегда – приятная, но совершенно необоснованная уверенность. Любовь без усилий для её сохраниения начинает вянуть как комнатный цветок без поливки. Вопрос только в том, успеет ли кто-то это заметить до того, как она засохнет окончательно.
Тсуна заметил. И то, что Гокудера стал меньше на него смотреть и то, что перестал засиживаться у него допоздна, надеясь что внезапно все придумают себе занятие и оставят их наедине. Уходил вечерами вместе с Ямамото, махая рукой Тсуне на прощание, словно не замечая, как тот беспокойно теребил краешек рубашки. Гокудера жил один, у Тсуны дома вечно находилась толпа народу, но еще ни разу за все это время Хаято не пригласил его к себе. Как назло, неизбежно приближалась зима. С каждым днем становилось все холоднее и холоднее, по ночам Тсуна слышал, как ветер срывает с веток пожелтевшую листву и уныло подвывает в приоткрытой форточке. И больше не стало безцельных прогулок по тихим вечерним улочкам, сидения вдвоем в тенистых скверах, растягивающегося на несколько часов пути от школы до дома. – Пойдем сегодня куда-нибудь? – спрашивал Тсуна, и Гокудера, отрываясь на мгновение от книжек или исписанных тетрадей, клятвенно обещал, что вот станет чуть-чуть теплее... Тсуна понимающе кивал. – Десятый, обязательно, непременно, прости меня! Он прощал – конечно же, на улице холодно. Конечно же, Тсуне было наплевать – оденемся теплее, возьмемся за руки, и сразу станет лучше и не важно, что за погода. Гокудера этого не видел, но и это было простительно – Гокудера часто не видел некоторых очевидных вещей. Тсуна думал, что рано или поздно все если и не станет так, как прежде, то образуется и поправится. Думал, что Гокудере, должно быть, после стольких лет одиночества и потерянности трудно долго его выдерживать, трудно смириться с самой мыслью, что его любят – вот так, искренне и взаимно. Думал, что обязательно что-нибудь сделает, но что именно ему сделать, Тсуна не знал.
– О чем задумался, никчемный Тсуна? Тсуна вздрогнул, вопрос выдернул его из мыслей, и он заметил, что давно уже сидит, замерев и глядя в одну точку между строк сочинения. Идея написать его сегодня показалась Тсуне невыполнимой, и он отложил тетрадь и откинулся назад, положив голову на кровать и уставившись в потолок: – Так, ни о чем. – Только и делаешь, что в облаках витаешь, – Реборн скептически хмыкнул. – Как твой репетитор, я... – Я знаю, знаю! Тсуна потянулся и взял со стола стакан, задумчиво поболтав в нем оставшийся сок. С одной стороны, ему хотелось с кем-нибудь посоветоваться, с другой – это казалось ему слишком личным вопросом, чтобы его обсуждать. – Это из-за твоего Хранителя? – Да, – согласился Тсуна, посчитав, что Реборн, догадавшись обо всем, решил хотя бы одну его проблему. – Он ведет себя... Как будто ему внезапно стало на меня наплевать. – Ему не может быть на тебя наплевать, ты же босс Вонголы. Тсуна, как раз поднесший стакан ко рту, услышав эту фразу, выплюнул сок обратно: – Нет! Он не... «Не такой» – хотелось сказать Тсуне, но он осекся. Появившаяся в голове на мгновение глупая мысль уже не казалась такой глупой. Все эти бесконечные «Десятый», все это отношение вовсе не было показателем особенной любви. Могло ли так быть, что Гокудера, узнав, что он нравится Тсуне, не стал ему отказывать только из-за того, что боялся опять потерять едва обретенную семью? – Мальчики, ложитесь спать. – Нана постучал в дверь, но открывать не стала. – Уже поздно. – Да, мам, – откликнулся Тсуна, радуясь тому, что разговор можно не продолжать.
Гокудера не такой. Он такой светлый, добрый, он столько сделал для Тсуны, как никто другой. Вот только теперь появилось сомнение, избавиться от которого было непросто. В их первые встречи Тсуне казалось, что Гокудера его ненавидит, и это чувство еще долго не хотело исчезать. Ему Хаято понравился сразу – живой, свободный, ясноглазый. А еще Гокудера тогда пнул его парту и кричал, что десятым боссом должен стать он. Они же не обычные подростки, они впутаны в какую-то кошмарную историю, которой нет ни конца, ни края, но Тсуна был согласен мириться с этим, потому что рядом Гокудера. Первое время он долго задавался вопросом, встретились бы они, если бы не эта мафия. Потом стало все равно, а теперь опять начало грызть. Гокудера не такой. А может ли Тсуна сказать с уверенностью, какой он? То кидается на него, то кричит, то валяется в ногах, умоляя простить за какую-то мелочь. Его мысли и настроение меняются со скоростью ураганного ветра, и Тсуна никогда за ними не успевал – казалось бы, понял, увидел, а Гокудера уже где-то на сотню шагов впереди, с другими проблемами, с другими мыслями. Тсуну это пугало. Он вообще был пугающий – и разбрасывающийся динамотом, и спокойный. Тсуна немного боялся его до сих пор, подсознательно и иррационально. Было страшно находится рядом с Гокудерой, говорить с ним, прикасаться к нему, любить его. Тсуна боялся каждый раз, обнимая его и прижимая крепче к себе, и сам не знал, чего он боится – того ли, что его оттолкнут, того ли, что больше не отпустят. И в то же время тянуло невыносимо, хотелось к нему, ближе, в эту самую опасную зону. Тсуна боялся Гокудеру и спал с ним. В этом было что-то особенно приятное. Он помнил их первый раз, когда он, сгорая от стыда и желания, стягивал с себя одежду. Стеснялся собственного тела и жадно разглядывал чужое. Тогда Тсуна тоже боялся Гокудеру и прижимался к нему, как к единственному, способному его защитить. Тсуне очень хотелось передумать, но он смотрел в зеленые глаза и молчал, готовый стерпеть любую боль и любое унижение. Не было ни того, ни другого, он тонул в нежности и ласке, которые Гокудера отдал ему с избытком, не прося ничего взамен, но Тсуна уже тогда понял, что сделает ради Гокудеры все. Он хочет свою мафию – будет мафия, будет Десятый. Будет его любимая еда, забытые у Тсуны дома вещи, тихие кафе и никаких возражений на отчаянное «я плачу». Будет спрятанная под кипой вещей в шкафу баночка со смазкой, презервативы, Тсуна снизу. Все будет, лишь бы Гокудера был рядом.
Гокудера не такой. Гокудера же знает, что все, что делает Тсуна – это для него и из-за него. Разве он стал бы возражать, скажи ему Гокудера правду? Место десятого – забирай, Тсуне оно ни к чему. Хранители – да, конечно. Семья – пожалуйста. Весь мир – подожди минутку, я сейчас сделаю. Они не встретились бы, если бы не эта мафия, не было бы никакой мафии в жизни Тсуны, если бы не Гокудера.
В эту ночь Тсуна так и не заснул. Он все ворочался, прижимая к себе подушку, вдыхая глубже, пытаясь почувствовать запах Гокудеры. После их первых встреч вся кровать Тсуны пахла только им, и, засыпая вечерами, Тсуна представлял, что тот рядом с ним. За последние недели запах полностью исчез, но ему казалось, что он еще может его почувствовать, если хорошо принюхается. Гокудера не может просто так взять и исчезнуть.
Тсуна привык быть никчемным. Подумаешь, он кому-то не нравится, одним больше, одним меньше – не имеет значения. Он не нужен ни одному человеку в собственной школе – все равно. Он нужен целой мафиозной организации – все равно. Тсуне не хотелось об этом думать. Но он никак не мог не думать о том, нужен ли он всего-навсего одному человеку. И теперь, думая о том, что он может быть нужен Гокудере только для того, чтобы построить карьеру, Тсуна чувствовал себя куда бесполезнее и куда более жалким, чем когда бы то ни было.
Дальше стало только хуже. Тсуна вообще не мог думать о чем-то другом, хотя и пытался. Гокудера улыбался ему как обычно, касался легко и нежно, целовал, извиняясь за время, проведенное не вместе. И Тсуна изо всех сил вцеплялся в него, пытаясь насладится этими короткими секундами. Ничего говорить Гокудере он не собирался. Что, если это правда, и он с ним только ради этой проклятой мафии? Станет ли Тсуне легче, если он узнает, что Гокудера с ним, потому что посчитал это приказом? Или, что еще хуже, с какими-то своими целями. Мир вокруг полон обмана и предательства, они среди него выросли – так почему же они должны были стать другими? Тсуне было довольно этих коротких фраз, этих беглых вглядов, простых поцелуев. Уже само это делало его счастливым, и сказать что-то значило разрушить то, без чего он уже не мог жить. Их дружба, их любовь, даже если это все притворное и ненастоящее, оно слишком дорого, чтобы от него отказаться.
Гокудера не такой. Разбирался ли Тсуна в людях или это была гипперинтуиция, но Гокудера не такой. Просто они оба замученные, слишком многое привыкли прятать, слишком часто привыкли прятаться, и от этого стали слишком сложными. Гокудера бы никогда так не поступил, он всегда казался искренним, даже когда совершал поступки, объяснения которым Тсуна не находил. Как не мог объяснить сейчас, почему Гокудера так спокойно занят какими-то другими делами, когда он ему так нужен. Но и сказать об этом Тсуна долгое время почему-то не мог. Потому что не знал – а нужен ли он Гокудере? Это не слова Реборна и не сложившаяся ситуация подтолкнули его к этим размышлениям – Тсуна знал, что это его мысли, которые волновали его с самого начала, просто теперь есть причина и есть повод. Теперь стало невыносимо все это. Тсуна был готов терпеть что угодно – боль, врагов, ответственность. Но он, наверное, недостаточно сильный, чтобы терпеть неизвестность.
– Гокудера, можно тебя на минуту? – Десятый, подожди, я... – Всего на минуту, прямо сейчас, – Тсуна торопился, боясь передумать. – Пожалуйста. На крыше школы – холодно, но пусто. Гокудера подошел к краю, облокачиваясь на сетку и доставая сигарету. Тсуна словно прирос к полу у выхода. Кошмарное усилие – один шаг. Он согласен на еще одну битву с Мукуро, Занзасом и Бьякураном вместе взятыми, хоть несколько раз подряд, лишь бы не говорить всего пары слов. Еще один шаг. Гокудера смотрит обеспокоено, но молчит и ждет, что скажет Тсуна. Тсуна не хочет находится здесь и сейчас, пусть его снова кидает хоть в прошлое, хоть в будущее, хоть к динозаврам, хоть на другие планеты – только не так. – Гокудера, – Тсуна уже не хочет знать, хочет сделать вид, что ничего не случилось, что ему просто захотелось погулять на крыше. Он зажмуривается, сжимает кулаки. Сердце бьется сильнее, чем когда либо, ветер кажется ледяным, но Тсуне жарко. Но убегать больше не хочется. – Пожалуйста, скажи мне честно, – Тсуна думает, что говорит не то и не так, но останавливаться уже поздно. – Я тебе нужен? И понимает, что если бы он действительно верил в то, что Гокудера может его обмануть, он бы никогда не решился его спросить.
читать дальшеГокудера знает – мечты не сбываются. Это закон жизни – закон всей его гребаной жизни до встречи с Десятым, подтвержденный тысячекратно, вбитый накрепко кулаками и презрительными взглядами, вписанный в подкорку слезами и кровью. Гокудера знает и другое – рядом с Десятым все не так. Рядом с Десятым самые сокровенные и несбыточные мечты превращаются в явь с пугающей обыденностью. Семья – не просто семья, не какая-нибудь захудалая шайка, а Вонгола. Он сам – не шестерка на побегушках, счастливый уже тем, что не оттолкнули, а друг, правая рука и хранитель. Но чтобы так… Никогда Гокудера не думал, не смел думать, что с той же самой пугающей обыденностью станет явью его любовь. Что Десятый – вдруг – тоже. Не может ведь такого быть, по всем законам – не может, не должно, не бывает. «Не бывает» унесено льющейся сверху водой, осторожными касаниями губ Десятого, жадным восторгом в его глазах. У Десятого слегка подрагивают пальцы, он проводит по телу Гокудеры какие-то одному ему видимые линии, и от каждой расходятся по коже знобкие волны огня. У Десятого мокрые волосы липнут к лицу, Гокудере хочется отвести их назад, хочется провести ладонями по худой спине, хочется поверить, что это все наяву, не сон, не бред. Он прикасается к Десятому осторожно, самыми кончиками пальцев, почти уверенный, что сейчас проснется. Но кожа под его пальцами живая, теплая, настоящая, такая настоящая… – Десятый… – шепчет Гокудера. «Десятый, умоляю, скажите мне, что это не сон»… Разумеется, это не сон. Никогда бы Гокудере не приснилось, как будущий босс Вонголы падает перед ним на колени, утыкается лицом в живот, а потом… потом… «Не должно» разлетается вдребезги. Губы Десятого на члене, скользящий по коже язык, жадные движения навстречу толчкам Гокудеры, мертвая хватка рук на бедрах – Десятый на самом деле сильный, он только выглядит щуплым и хилым. Собственный жалобный всхлип, почти заглушенный плеском воды, худые плечи под пальцами – единственная опора, самая надежная, незыблемая. Оргазм накрывает с головой, вышвыривает из реальности, но даже тогда эти плечи под пальцами – держат. Держат, когда Гокудера обнаруживает себя на коленях рядом с Цуной, когда прижимает его к себе, зовет, тормошит, вглядывается в затуманенные глаза – рядом, так близко! Хочется сказать что-то… такое, главное, настоящее, но слов нет, все слова – ничто, все слова мира не стоят и мгновения этого взгляда. И тогда Гокудера тянет Десятого к себе и накрывает губами его губы. «Не может»? Они могут все. Жить в одной квартире, спасать мир и бездомных котят в перерыве между лекциями, сходить с ума, целоваться, дружить и любить. Губы Десятого мягкие, а поцелуй с терпким солоноватым привкусом, и внезапное осознание, что это – его, Гокудеры, вкус, прошивает, словно разряд тока. Гокудера всхлипывает, на мгновение разрывая поцелуй, жадно хватает воздух пополам с водой, Десятый кладет ладонь на его затылок и тянет к себе. Они целуются одинаково жадно, они держатся друг за друга так крепко, будто, если отпустят – вода из душа превратится в горный поток и унесет их друг от друга навсегда. Одна ладонь Десятого так и лежит на затылке Гокудеры, жестко и властно, вторая беспорядочно скользит по спине, а когда ладони самого Гокудеры успели оказаться у Цуны на заднице, он не помнит. Да и вообще понимает это лишь тогда, когда Цуна начинает стаскивать с него джинсы. Гокудера встает, опираясь на плечи Десятого, узкие штанины выворачиваются наизнанку, путаются в ногах. Окончательно от них избавившись, Гокудера вздергивает Десятого на ноги и заглядывает ему в лицо. – Цуна? – почему-то получается только шептать, а от невольно вылетевшего обращения по имени на мгновение накрывает паника. Десятый улыбается сумасшедшей, почти бессмысленной улыбкой. Шепчет: – Хаято. Вода стекает ручьями с его волос, течет по коже, он смаргивает капли с ресниц и вдруг прижимается к Гокудере всем телом. Он дрожит, и Гокудера, чувствуя себя ужасно глупо, спрашивает: – Вам холодно, Десятый? Не дожидаясь ответа, делает воду горячее. – Хорошо, – Десятый разворачивается, прижимаясь к Гокудере спиной, запрокидывает голову ему на плечо, ловит взгляд. – Так хорошо, что даже страшно. Хаято, пожалуйста, скажи мне, что это не сон. Я слишком долго этого хотел, слишком долго, а все оказалось так просто, даже не верится. Гокудера обнимает его поперек груди и замирает, а теплая вода обнимает их обоих, щекочет, норовит затечь в глаза, вихрится крохотными водоворотами у ног. Гокудера медленно ведет рукой вниз – по ребрам, по впалому животу. Наверное, это смешно, но член Десятого ложится в ладонь так же уверенно и уютно, как динамитная шашка, и Гокудера машинальным, отработанным до бессознательности движением оглаживает его – так же. Кожа удивительно нежная, даже страшно делается: у Гокудеры такие твердые ладони, и еще, он же даже кольца не снял! Цуна стонет, напрягаясь, толкается в его руку, Гокудера проводит большим пальцем вдоль набухшей вены, сжимает ладонь плотнее, перебирает пальцами. Цуна вскрикивает и длинно стонет, кончая. Обмякает, почти падает, Гокудера подхватывает его на руки и, почему-то вдруг испугавшись, пинком открывает дверь и бежит в комнату. Укладывает Десятого на кровать, выдергивает из шкафа первое попавшееся полотенце. – Десятый… Цуна, открой глаза, пожалуйста! Торопливо промокает полотенцем, и тут Десятый ловит его руку и дергает на себя. Гокудера неловко валится, прижимая Цуну всем своим весом, а тот смеется, обнимает, не отпускает: – Хаято, не суетись, не уходи, будь со мной рядом, пожалуйста, просто рядом будь, ты такой классный, Хаято, самый лучший… Гокудера скатывается с Десятого, шепчет: – Прости. Я испугался. На самом деле он хочет сказать, что самый лучший – Десятый, и это даже не обсуждается. Но еще больше он хочет просто дотронуться, провести пальцами по счастливому лицу, по губам, по шее, проследить голубую венку на руке. Прикасаться – и тут же, вслед за касаниями пальцев – целовать, легко, невесомо, представляя, как твое дыхание щекочет нежную кожу. Теперь Гокудера знает – он может сделать все это и кучу всякого другого, о чем пока и подумать страшно, потому что слишком много счастья, слишком, слишком… В душе льется вода. Надо пойти выключить, думает Гокудера. Но вместо этого проводит пальцами по щеке Цуны, гладит, смахивая капли, а Цуна поворачивает голову следом и ловит его пальцы губами. – Десятый… Цуна… Вместо ответа Цуна притягивает его к себе и неловко трется щекой о его нос. Молча. Гокудера знает, почему: иногда все слова мира не стоят единственного прикосновения.
правила и участникиВнимание-внимание, друзья! Зимние холода постепенно отступают, и нам с вами пора просыпаться, весна - пора для творчества! Посему предлагаем вам принять участие в конкурсе по нашим любимым пейрингам. Предыдущий обмен подарками прошёл весьма удачно, и мы надеемся, что и этот будет не хуже.
Итак, теперь о правилах. Вы оставляете заявку на участие в комментариях к данному посту, и, если есть желание, делаете приписку, о чём бы вы сами хотели прочитать, какой получить арт, обои, аватары, либо - что вас сильно сквикает. После окончания записи вы получаете тему и приступаете к выполнению заявки, затем оставляете её в комментариях в соответствующей записи, и после окончания конкурса, получаете свой подарок . Сроки подачи заявок - до 12.03 21:00 по мск. После этого участникам будут разосланы темы, и у вас будет ровно две недели на выполнение заявок (сроки будут выставлены после рандомизации).
Стриженые газоны будут услаждать взор пешеходов, пока те будут ломать ноги на тротуарах
Название: С одной неизвестной. Автор: Анончик Бета? Не, не слышал. Персонажи: Гокудера/Тсуна Рейтинг: G Жанры: повседневность, ангст!!!многоанстаниктонеумиружеспасибо. Размер: 416 слов
читать дальше. Посмотри, ну посмотри же сюда. Один поворот головы, девяносто градусов по часовой стрелке – всего один угол стола. Можно меньше, можно чуть-чуть, краем глаза. Просто посмотри. Под руками – тонкая тетрадь, помятые бланки с тестами, потрепанный учебник, матовая поверхность стола. Напротив – окно, за которым обычная улочка, окрашенная розоватыми тонами заката. За спиной – дверь. Тсуна время от времени меняет объект наблюдения, разглядывая собственные полки, пролетающих на улице птиц и крошки на полу. Только смотреть на сидящего рядом человека старается как можно реже. – Так понятно, Десятый? Тсуна кивает, не поднимая головы. От этого движения дрожит поверхность недопитого чая в их чашках. И что-то внутри – тоже. – Спасибо, – добавляет Тсуна растеряно, переписывая ответы на бланк. Да пожалуйста, сколько угодно. Все, что угодно. Только скажи. Даже если это наглое, эгоистичное, грязное использование – просто скажи. Это будет лучше этого затянувшегося на несколько месяцев молчания. Просто скажи такие долгожданные, такие нужные, простые три слова. «Отстань от меня.» И все станет просто и понятно. Тсуна молчит. Гокудера прикусывает кончик карандаша. Ничего не понятно. Ему остается только открыть собственную тетрадь и переписать свой тест. Слишком быстро, времени недостаточно, чтобы выкинуть из головы ненужные мысли. Слишком простая задача, он перепроверяет все цифры по нескольку раз – нет, все сходится. И от этого почему-то становится грустно. Здесь все легко – одна формула, одни цифры, одна неизвестная. Один алгоритм – будешь ему следовать – получишь результат. В жизни не так, в жизни словно бесконечный набор цифр, пойди догадайся, куда какую подставить. И с каждой секундой все больше и больше. Тсуна дергает рукой, задевая стопку листов, и они с тихим шуршанием летят на пол. Добавляется единичка. Гокудера не успевает кинуться их подобрать – еще одна единичка убирается, и ответ становится еще дальше, чем был до этого. Сложно все, думает он, зарываясь руками в собственные волосы. А ведь все решается одним словом. Кто придумал, что в мире десять измерений? Их всего два: да и нет, люблю и ненавижу, можно и нельзя, третьего не дано. Просто скажи, не заставляй выбирать самому. Скажешь «уйди» - уйду, исчезну, сдохну как можно дальше от твоего дома, лишь ты больше никогда меня не видел. Какая разница, что хотелось бы услышать другое? В задачах все просто и от этого очень скучно. В жизни – сложно, и от этого почему-то больно. Что лучше – Гокудера не знает. Наверное, все-таки жизнь, она стоит того, чтобы терпеть, чтобы ждать, чтобы смотреть тайком на тсунины руки, когда он задумчиво проводит тонкими пальцами по исписанному листу. Эту задачу тоже можно решить, пусть и трудно, но можно. Единственное, что по-настоящему невыносимо – знать, что решение нужно только тебе одному.
Название: "Эйфория" Автор: Toriya Пейринг: Гокудера/Цуна Рейтинг: NC-17 Размер: 880 слов/5719 зсп Примечание: Написано для Шуршунки как своеобразное продолжение фика "Знаешь, Гокудера, я хочу"))
читать дальшеЦуна не понимает, что это на него нашло. Он решил бы, что это какой-то новый вид особых пуль, если бы сегодня в него попала хотя бы одна. Но пуль не было, не было ни алкоголя, ни сигарет, ни наркотиков - ничего, что могло бы так развязать язык. Неловко вытряхнувшись из вагона следом за Гокудерой, Цуна чувствует себя легким, счастливым и совсем сумасшедшим. В голове нет мыслей, одни ощущения, они переполняют Цуну и летят с языка, облекаясь в какие-то слова, Цуна не задумывается, в какие именно, но знает, что они правильные. Он говорит, говорит и говорит, как будто торопится высказать все, что намечтал и навыдумывал за несколько лет, он держит Гокудеру за руку так, как всегда хотелось, как успел пообещать. Он так много всего пообещал, теперь обязательно нужно исполнить. Только бы успеть, пока эта странная эйфория не исчезла.
Гокудера тоже выглядит немного сумасшедшим, солнце покрывает золотом его ресницы, ветер касается щек и шевелит светлые пряди. Цуна смотрит на него, смотрит, смотрит... Пока не вваливается в подъезд спиной вперед и чуть не растягивается на плитах, зацепившись за порог. Гокудера реагирует мгновенно, удерживает крепко и надежно. А Цуна снова смотрит, снизу вверх, и очень хочет остаться здесь, в подъезде, никуда больше не идти, и целоваться, пока хватит воздуха и сил. Он знает - Гокудера хочет того же, но до самого первого поцелуя им обоим осталось совсем немного, и сейчас почему-то кажется, что надо пересилить себя и еще чуть-чуть подождать. Чтоб стало совсем уж невыносимо терпеть. И тогда…
- Идем, - Цуна тянет Гокудеру за собой, а потом несется по лестнице, отсчитывая пролеты и удары сердца. Они взлетают вверх, кажется, быстрее лифта. От скорости у Цуны темнеет в глазах. Или это от того, что ключ Гокудера носит в заднем кармане узких джинсов, и чтобы добраться до него, нужно обнять и очень глубоко втиснуть внутрь пальцы, почти уткнувшись в распахнутый ворот рубашки, почти прижавшись губами к ключице.
- Десятый... - Гокудера говорит шепотом, и это так непривычно, и от этого так хочется сделать что-нибудь еще, такое же... немыслимое, что у Цуны отчаянно дрожат руки, пока он возится с замком. Главное, чтобы хватило сил и неизвестно откуда взявшейся смелости.
Решимость почти покидает его, когда он замирает на секунду, распахнув дверь в душ. Он сжимает кулаки, облизывает пересохшие губы и смотрит на узкую спину Гокудеры, на выступающие лопатки и черный кожаный ремень, туго обхватывающий бедра. Гокудера возится с краном, настраивая воду. Он все еще в джинсах, и это неправильно. Цуна сглатывает и шагает к нему. Сверху обрушивается поток воды, обжигающе ледяной, Цуна вскрикивает, зажмуривается, а потом смеется.
- Черт! Прости, Десятый! Прости! Я сейчас. Десятый! Десятый, ты в порядке?
Вода становится теплее, Цуна открывает глаза и встречает испуганный взгляд Гокудеры.
- Это было очень вовремя, - говорит Цуна и тянется к нему – успокоить и успокоиться самому. Так легко. – Иначе я бы не смог ничего, просто не успел бы. - Он вздыхает и прижимается губами к светлой коже. Гокудера выше, он состоит из плавных текучих линий, Цуна знает их все – он так долго о них думал и представлял, что выучил каждую – от плеча до острого локтя, от ключиц до узких бедер с выступающими косточками, которые сейчас так отчетливо видны над низким поясом. Осталось только почувствовать, попробовать на ощупь, провести кончиками пальцев по каждой, дотронуться губами. Вода стекает вниз прозрачными тонкими струями, обрисовывая каждый выступ и каждую впадину. Цуна пробует ее на вкус, слизывает рассыпавшиеся по груди Гокудеры капли, осторожно, едва касаясь - хочется растянуть секунды, заставить тело не реагировать так остро на каждый вздох, на неуверенные руки Гокудеры, которые тоже изучают: касаются волос, глядят по спине и замирают над ягодицами.
- Десятый, - выдыхает Гокудера, и Цуна слышит в его голосе почти мольбу. Он хочет сказать, что сейчас можно все, что не надо сдерживаться, но вместо этого нащупывает молнию и тянет вниз. Мокрая джинса липнет к Гокудере как вторая кожа, Цуна проталкивает под нее пальцы, но это почти не помогает. Гокудера стонет, от этого звука горячо и больно пульсирует в паху и подгибаются колени. Цуна падает вниз, к ногам Гокудеры, торопливо целует втянутый живот, вжимается в него лицом, дурея от мысли, что это наконец-то происходит на самом деле. По-настоящему.
Когда губы наконец касаются влажной блестящей головки, Цуна уже ничего не соображает. Он жадно втягивает ее в рот, скользит языком, сжимает губами и всхлипывает, когда Гокудера стискивает его плечи, вскидывает бедра и толкается глубже. Челюсть сводит, горло сокращается, не пропуская, глаза жжет от воды и слез, но Цуне хорошо. Так невозможно хорошо от того, что Гокудера больше не сдерживается. Цуна сам подается навстречу, насаживается на член ртом и горлом, задыхается и почти теряет сознание, когда тело скручивает оргазмом.
Он моргает, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь багрово-черные пятна, плывущие перед глазами, и сглатывает солоноватую теплую сперму.
- Десятый… - хриплый голос Гокудеры пробивается сквозь туманное вязкое марево, Цуна чувствует, как его тянут, тормошат, прижимают так крепко, что перехватывает дыхание. – Десятый! Скажи что-нибудь. Цуна! – В этом голосе сейчас столько всего, что хочется слушать и слушать: нежность, просьба, тревога, благодарность, и еще…
Цуна смотрит на Гокудеру сквозь слипшиеся ресницы и окончательно приходит в себя, когда Гокудера тянет его за волосы и жадно приникает к губам. Вода, так и текущая сверху, жесткий, неудобный пластик под коленками, острая пряжка ремня Гокудеры, впившаяся в бедро – Цуна не хочет ничего менять, потому что все это – слишком важно.
У них и правда отлично получается сходить с ума. Вместе.
Название: «Знаешь, Гокудера, я хочу…» Автор: Шуршунка Пейринг: *YL!Гокудера/*YL!Цуна Рейтинг: R, наверное Размер: 940 слов/5800 зсп Есть сиквел: "Эйфория" от Toriya
читать дальшеВ электричке душно. Июль, конец дня, час пик, вагон битком – кондиционеры не справляются. Их двоих толпа притиснула в угол, и это большая удача: Хаято оперся согнутыми руками о стену, и Десятому почти свободно в отвоеванном верным хранителем клочке пространства. На спину наваливаются, но Гокудера даже не огрызается: он слишком занят. Десятый дышит ему в ухо; от него пахнет яблочным мылом, лосьоном и солнцем. У Десятого заняты руки: он держит свой рюкзак и рюкзак Гокудеры. Зато язык у него свободен и после утомительного учебного дня склонен молоть чушь. Чушь, которую Гокудера Хаято слушает, затаив дыхание. – Столько было всего, иногда кажется, я с чем угодно уже могу справиться, а копнуть – тот же Никчемный Цуна, без пули в лоб ничего не могу. Разве не чушь, думает Гокудера, да Десятый круче всех, самый… – Вот я и подумал, знаешь, нужен момент, когда деться некуда, как сейчас. И еще, что главное начать. Вот я и… Десятый замолкает, кусает губы. – О чем вы? – шепчет Гокудера. Ему вдруг становится страшно: Десятый серьезен, озабочен и даже, кажется, испуган. Неужели у них проблема, которую он, Гокудера Хаято, проглядел? Снова какие-нибудь неприятности? Десятый сглатывает. – Знаешь, Гокудера, чего я сейчас хочу? Вагон встряхивает, Гокудеру швыряет на Десятого, теперь они были бы плотно прижаты друг к другу, если бы не рюкзаки. Зато лицо Десятого так близко, что сердце щемит. Гокудера хотел бы ехать так вечно, и плевать, что руки уже болят от напряжения, что в ногу впился жесткий угол чьей-то сумки, а в бок – чей-то острый локоть. – Я хочу взять тебя за руку, когда мы будем идти домой. Я никогда этого не делал. Всегда радовался, что мы нашли квартиру рядом со станцией – потому что, знаешь, трудно сдерживаться. Я так давно этого хочу. И я ведь знаю, что и ты тоже, но мне всегда казалось это неправильным, а сегодня я вдруг подумал, какого черта? Ведь это наша жизнь, правда? Сегодня я возьму тебя за руку и буду жалеть, что нам так близко идти. Знаешь, мне нравятся твои руки. Я никогда тебе не говорил. Но когда я смотрю, как ты что-то делаешь, у меня все мозги вышибает. Каждое движение – идеально. У тебя есть привычка гладить корешки книг, когда ты задумываешься. Я завидую этим книгам. Я представляю, что ты прикасаешься ко мне – так же. Ведешь пальцами по щеке, самыми кончиками, медленно, сам не замечая, что делаешь. Я хочу целовать твои пальцы, и знаешь, Гокудера, сегодня я буду их целовать. Твои руки пахнут динамитом и сигаретами, я хочу ощутить этот вкус. Я сплю, думает Гокудера. Или у меня от духоты мозги спеклись. Но я хочу слушать это вечно. Бредить – и слушать в бреду, как Десятый рассказывает мне мои же тайные фантазии, те, о которых и думать не смею. Мне ведь достаточно того, что я одним воздухом с ним дышу. – Так жарко, – эхом от его мыслей говорит Десятый. – Придем домой, сразу в душ. Ты всегда меня пропускаешь, Гокудера, но сегодня я потащу тебя с собой. Мы вполне поместимся там вдвоем. Я буду смотреть, как вода стекает по твоей коже… прослежу каждую каплю… ты разрешишь мне целовать тебя, Гокудера? Я хочу вести губами по твоей коже, вслед за этими каплями. Хочу почувствовать тебя. Знаешь, Гокудера, как тяжело все время быть рядом и не сметь прикоснуться… Хотя да, ты – знаешь. Я ведь вижу… Конечно, он видит, мучительно думает Гокудера, как я мог забыть о его интуиции. Жар заливает лицо, опускается на шею, пробегает огненной волной по телу и скручивается ноющей болью в паху. Гокудере кажется, он кончит сейчас от одного голоса Десятого, непривычно хрипловатого, взволнованного, а уж если представить ту картинку, что он рисует в воспаленных мозгах Гокудеры Хаято… Как наяву: мокрые волосы, остро пахнущая мятой и яблоком пена стекает по худой спине – несколько лет напряженных тренировок не прибавили Десятому мускулатуры. И губы… Гокудере всегда казалось, что губы у Десятого должны быть мягкими и горячими… – А еще, знаешь, Гокудера, я хочу тебе отсосать. Прямо там же, в душе. Хочу взять в рот и смотреть тебе в лицо. Интересно, ты так же покраснеешь, как сейчас? Мне почему-то кажется, что ты будешь кусать губы и запрокидывать голову, и вода будет литься тебе прямо на лицо, так, что тебе придется закрыть глаза. И я хочу, чтобы ты держал меня за плечи, так же уверенно, как ты держишь свой динамит. Глупо завидовать динамиту, правда? Но, знаешь, я завидую. Когда я вижу, как твои пальцы обнимают очередную шашку… я знаю, на самом деле ты проверяешь, нет ли дефектов на оболочке, но мне кажется, что ты ласкаешь этот чертов динамит. И, знаешь, Гокудера, я ревную. Я хочу, чтобы ты ко мне прикоснулся так же. Мне кажется, если я почувствую твои пальцы на своем члене, я просто взорвусь от счастья. Мы могли бы это проверить, как думаешь, Гокудера? На самом деле, я думаю, мы это проверим. Поезд тормозит, на Гокудеру швыряет, кажется, всю ту толпу, что теснится в вагоне, притискивает к Десятому. Гокудера стонет, не в силах больше сдерживаться, да какая разница, он сошел с ума и бредит, в его бреду – Десятый, который хочет… хочет… – А самое главное, знаешь, Гокудера, чего я хочу? И, я думаю, после всего этого у меня хватит на это смелости. Я хочу наконец-то сказать тебе… Вагон дергается: остановка. Сейчас половина всей этой толпы выйдет, и Гокудере неожиданно больно: они не смогут остаться вот так, настолько рядом… – Сказать тебе, – повторяет Десятый. Сглатывает, зажмуривается. – Я люблю тебя, Гокудера. Просто с ума схожу, как люблю. Последние мгновения, когда рвущиеся на выход люди заставляют Гокудеру прижиматься к Десятому. Последние секунды его бреда. Гокудера хочет остановить время. – Десятый… – он смотрит в распахнувшиеся карие глаза, и ему кажется, что время и в самом деле остановилось. – Давайте сходить с ума вместе, Десятый. Я думаю, у нас хорошо получится.
Автор: Лорд Люциан Фандом: Kateikyou Hitman Reborn! Пейринг: TYL!Гокудера/TYL!Тсуна AU, OOC Рейтинг: PG-13 Жанр: angst Дисклеймер: Мне ничего не принадлежит. Примечание: Написано под Enya - "Only Time" Remix
читать дальшеНа столе - исписанные листы и карты различных районов. Номера телефонов, маркеры без колпачков. Гокудера снова не спит - у него нет времени на это. Каждая секунда - дорога. Сжимая до боли в пальцах телефон, он ищет любую, даже незримую нить. Все в резиденции словно обратились в тени, никто не кричит и не бьется посуда. Хаято отдает приказы и вновь углубляется в поиски. Подрывник засыпает всего на несколько часов - для того, чтобы его сознание оставалось ясным. Если он лишится сил, кто тогда поможет Джудайме? Электронные часы молчат, издавая сигнал лишь тогда, когда нужно проснуться. Хранитель Урагана вернулся в реальность и его карандаш снова проводит линии по сети улиц.
В этой комнате снова темно и рядом не слышно шагов. Глаза Тсуны открыты, а взгляд кажется остановившимся. Савада никогда не спит. Даже тогда, когда все уходят, оставив его до следущего визита. Десятый молчит даже под ударами. Он чувствует, как боль обжигает его кожу, но она где-то далеко, так что почти иллюзорна. Все в нем застыло, с тех пор, как он проиграл. Тсуна замер в межвременье.
Электронные часы мигают. Кофе остыл и горчит, а Гокудере кажется, что тонкая нить вот-вот оборвется. Снова пара часов на сон - ледяная вода льется на руки, отрезвляя. Хранителю не снятся кошмары, но его сны полны смутных ощущений, слишком темных, чтобы не волноваться. Он снова связывается с Дино и готовится ехать. Зацепок мало, но Хаято не может допустить мысли, что опоздает.
Пламя тщетно пытается разгореться, но гаснет, подавляемое не-сном. Длинные волосы истерзаны чьей-то обувью и на полу вокруг Десятого видны подсохшие пятна крови.
Дверь сносит с петель и клубы дыма наполняют комнату. Гокудера поднимает тело Тсуны с пола, не медля ни секунды. Его пальцы касаются шеи и Хаято с облегчением выдыхает. Глаза Джудайме все так же открыты, но Хранитель уже уносит его прочь, вызволяя из плена. Он почти бежит, желая одного - успеть. Разум Савады все еще держат оковы, но когда Ураган везет его домой, он засыпает.