дино был очень красивым, когда не говорил ерунды, не делал хуйни и не ел омлет с вешенками (ц)
Автор: Cromo
Рейтинг: PG-13
Пейринг: TYL!Савада Тсунаёши/TYL!Гокудера Хаято
Жанр: romance/dramatic fluff
Слов: >3000
Размещение запрещено.
Реборн – AD!.
Гокудера Хаято быстро шагает по мраморным плитам, дорогим коврам, паркетным полам резиденции, минуя пустые комнаты, коридоры и залы. Этой ночью у семьи важные переговоры, на которых он присутствовать не будет, и Урагану Вонголы необходимо обсудить кое-что с её Небом, убедиться, что предусмотрено всё, что можно предусмотреть, сделано всё, чтобы у патрона не возникло лишних трудностей.
Кабинет босса пуст, но это не удивляет Хранителя – пожалуй, лишь ему одному известно, где почти наверняка можно застать Десятого в такое время. Он знает все, даже самые незначительные привычки своего патрона – в конце концов, разве это не долг правой руки?
Ступеньки бесконечных мраморных лестниц убегают у него из-под ног, ног, которые несут Хранителя в северное крыло, к неприметной двери, ведущей на маленький полузабытый балкон, куда не заходит никто, кроме босса да ещё, быть может, Реборна – учитель и второй отец Десятого без сомнения знает резиденцию Вонголы не хуже, а, возможно, и многим лучше тех, кто когда-то выстроил её. Ни у неё, ни у семьи нет и не может быть от него никаких тайн.
Маленькая дверь, как всегда, открывается бесшумно. На каменных плитах зеленеет мох, пружинящий под ногами, виноградные лозы, увивающие ажурные перила, покачиваются на ветру.
– Джудайме... – выдыхает Гокудера и поражённо осекается, заметив, что босс не один. Стоящая рядом с ним девушка оборачивается, и Хранитель узнаёт в ней Киоко.
За те годы, что он не видел её, Сасагава лишь похорошела ещё больше. Одетая в лёгкое летнее платье, соблазнительно облегающее её тонкое точёное тело, она беззаботно смеётся, стоя рядом с Небом Вонголы, облокотившимся на перила балкона, и смотрит вниз, на пышный сад резиденции, засаженный миртовыми деревьями, оливами, каштанами и цветущей акацией, одуряющий аромат которой сегодня, кажется, так густ, что его можно растереть в пальцах. Здесь, наверху, всегда прохладно – душный летний воздух собирается внизу, в городке у подножия гор, оставляя резиденцию сквознякам и стылым ветрам – и на её узких плечах его пиджак, и он улыбается, тепло глядя на неё.
Гокудера знает, что тот не виделся с ней очень, очень давно - так давно, что он уже почти поверил, что боги смилостивились над ним, и Десятый, его Небо, не женится, вопреки настояниям Реборна. Как оказалось, напрасно.
Он молча смотрит на них, не понимая, почему ему, правой руке босса, не сообщили о её приезде, и не зная, как ему стоит расценивать это – как утрату доверия со стороны Десятого? Но почему? Неужели он допустил, чтобы его отношение к свадьбе патрона и к нему самому стало заметно? Нет, этого не могло быть… разве только… безошибочная интуиция крови Вонголы или Реборн? Да, Реборн мог…
Хранитель опускает взгляд.
– Гокудера-кун? Ты что-то хотел? – спрашивает его Десятый.
Они оба улыбаются ему.
Он с трудом находит в себе силы покачать головой, выдавить слабую улыбку, с непроницаемым лицом произнести какие-то извинения – он не помнит, что именно говорит – и развернувшись, быстрым шагом уходит. Ему кажется, растерянный взгляд Десятого пронзает его неестественно прямую спину насквозь, словно очередь пуль Упрёка Вонголы, и он едва сдерживается, чтобы не провести по ней пальцами, почти ожидая ощутить под ладонью порванную ткань пиджака. Он продолжает чувствовать этот взгляд, даже отгородившись от него дверью, даже свернув в одну из безлюдных боковых галерей. В конце коридора, там, где никто, как он думает, не может его видеть, он почти уже бежит, задыхаясь, не видя ничего перед собой, не замечая ничего вокруг, не чувствуя внимательного оценивающего взгляда ещё одной пары глаз.
Гокудере больно. Внутри жжёт. Обычно широко распахнутые серые глаза сейчас болезненно сощурены, меж сведённых бровей пролегла горькая складка.
Ему удаётся выбежать из резиденции незамеченным; стуча по камню каблуками изящных ботинок, не предназначенных для долгой ходьбы, сбежать по ступенькам крыльца, скрывшись среди деревьев – и, не останавливаясь ни на мгновение, прорваться к безлюдной дороге сквозь хлещущие по лицу ветки, запутывающие в его безупречно уложенных волосах листья и соцветия, оставляющие на дорогой ткани пиджака влажные следы. Прорваться к дороге – и броситься прочь, дальше, как можно дальше от выворачивающего наизнанку взгляда Десятого, который, кажется, способен дотянуться до него даже сквозь густую стену живых изгородей, лавра и фруктовых деревьев.
Вряд ли кому-то может прийти в голову отправиться отсюда в город не на машине, но он – Ураган Вонголы, а это значит, что он способен пробежать, не почувствовав усталости и даже не заметив расстояния, столько, сколько другой человек не смог бы и пройти, и, к тому времени, когда он достигает городских окраин, солнце даже ещё не клонится к закату.
Дойти до центральной площади, затерявшись в толпе, замедлить шаг, и бродить по пыльным тротуарам, не обращая внимания на улыбчивых лавочников и смуглых белозубых итальянок в не оставляющих простора воображению ярких платьях с чёрными блестящими волосами и переливчатым смехом, на гомонящих детей и гул автомобилей, на капли воды, с мерным шумом ударяющиеся о бортики фонатов и воркующих голубей – вот занятие Хранителя на этот вечер.
Спустя несколько часов бесцельных блужданий по узким, наполненным людьми улочкам, когда на площадях зажигаются первые огни, разгоняя начинающие сгущаться сумерки, Гокудера заходит в первый подвернувшийся бар и садится за самый дальний столик у раскрытого окна - несмотря на позднее время, на улицах всё ещё по-летнему душно.
Он бездумно протягивает руку за окно, ловя ладонью тёплый вечерний ветер, и закрывает глаза. Тонкие ветви цветущих белых акаций легко покачиваются, овальные листья нежно гладят запястье Урагана Вонголы, и так легко представить, что это подушечки пальцев Десятого - ведь они такие же мягкие, как эти листья, листья, осторожные, как его редкие прикосновения.
Он заказывает бутылку текилы. Ломтик лимона ложится между большим и указательным пальцем, щепотка соли, упавшая с пальцев, неприятно царапает язык. Он пьёт за надежду, потерянную окончательно, пьёт за крах всех своих безнадёжных грёз, которыми, до сегодняшнего дня, он хотя бы мог позволить себе жить, но которыми не сможет жить дальше. Он пьёт, как пьют над гранитным надгробием, горьковатый прохладный напиток жгуче кусает губы, и каждый глоток оседает на его сердце, словно щепоть пороха, и неизменно подавляемая ревность, сдерживаемый годами гнев неумолимо наполняют его до краёв, точно так же, как он наполняет стакан за стаканом.
Через вторую бутылку его кожу от лимонного сока и соли жжёт почти так же, как скручивающиеся в агонии нервы, текила обжигает горло, а кровь, ударяющая в виски глухим тревожным набатом, кажется жидким огнём, бегущим по перекрученным бикфордовым шнурам вен.
Гокудера ушёл бы, но в этом баре есть пианино. И есть пианист – куда без него. Но то, что ему нужно, он берёт, не утруждая себя просьбами, и ни юный музыкант, чьи пальцы весело танцуют над клавишами, ни пожилой хозяин маленького уютного бара, добродушный улыбчивый итальянец, не знают, что пытаться остановить Ураган Вонголы – это всё равно, что встать на пути торнадо, гуляющего по побережьям и равнодушно сметающего всё на своём пути.
Всё кончается за считанные минуты. В оглушительном грохоте взрывов – «до», в клубах дыма, разъедающего глаза – «ре», и жалобном звоне стёкол – «ми», мужской ругани – «фа» и женских криков - «соль», среди топота ног – «ля», Хаято играет минорную гамму – «си», симфонию, симфонию, которую он про себя назовёт последней – и ему хватает одной руки. Окровавленные пальцы второй сжимают динамитную шашку, и, хотя он не смотрит через плечо, полностью отдавшись музыке, тому, кто захочет помешать ему, в лучшем случае грозит потерять сознание, а в худшем – жизнь.
Ураган Вонголы не промахивается.
Он играет, и ему кажется, что эта музыка разъедает его изнутри, как пламя – бикфордов шнур, как кончики пальцев – соль, как боль – нервы. Откуда-то доносится вой полицейских сирен, сигарета, упавшая на пол, опасно тлеет, и пора уходить, но пальцы не могут, не могут оторваться от клавиш, не могут оторваться от них ни на секунду.
Наверное, он никогда не играл лучше.
За окном визжат шины, хлопают дверьми автомобили, вновь слышится топот ног, но Ураган играет реквием своей надежде, и когда смолкает последняя нота, ему уже нечего терять.
От бара остаётся одно название, от полицейских – горстка испуганных людей, столкнувшихся с чем-то, чему они не могут дать объяснения, чем-то, настолько превосходящим их, что не имеет смысла пытаться преградить ему путь.
Имя Урагана Вонголы в мире мафии произносят со страхом.
Он уходит спокойно, и они оцепенело смотрят ему вслед, и только когда он одним движением вскакивает на чей-то припаркованный неподалёку байк, выжимая сцепление, их отпускает.
– Простите, Джудайме, – сквозь зубы шепчет Хаято, опустив голову. Он знает, что Десятый был бы опечален тем, что он сделал, непременно возместил бы все расходы и долго просил бы того добродушного старика не держать зла на своего друга… друга…
Гокудера болезненно морщится.
Он знает это, но сегодня, сейчас, он не в силах думать о нём – это слишком больно. Он может думать только о себе, и ему ничего не остаётся, кроме как газануть и сорваться с места. Он и выжимает сцепление, и его сухие глаза жжёт, разъедает солью, и темнота в них смешивается с ночной темнотой.
Он превышает скорость, и тем, кто смотрит ему вслед, кажется, что колёса его байка не касаются земли. Он летит прочь, куда угодно, где нет того, кого он больше всего любит и оттого меньше всего хочет видеть, его пальцы мёртвой хваткой сжимаются на руле, а в ушах оглушительно звучит, взрывается динамитом музыка, и ему кажется, что он и сам стал музыкой, что его тело прекратило существовать, превратившись в звуки, распавшись на ноты, летящие куда-то вверх вместе со свистящим в ушах воздухом.
Очертания домов, затем – деревьев, холмов и гор, блики ночных огней словно в замедленной съёмке проплывают перед его глазами, его руки почти дрожат, он весь дрожит, крупно, судорожно, не в силах больше терпеть ядерный реактор у себя внутри, и его хватает только на то, чтобы удивляться, почему он ещё не взорвался, не разлетелся на атомы и молекулы от этой боли, мешающей дышать, наполняющей лёгкие огнём, сжимающей сердце и перехватывающей саднящее горло, от дикого сочетания леденящего, сковывающего мысли и чувства страдания – и обжигающего, яростного гнева, бездумно бросающего его вперёд, вперёд, вперёд…
И когда под колёсами оказывается пустота, тогда он наконец-то взрывается.
Но он – Ураган Вонголы, одно имя которого заставляет опасаться врагов семьи, правая рука своего босса, выросший под опёкой лучших киллеров мафии. И когда на следующий день люди Вонголы, опередив полицию всего на четверть с небольшим часа, находят его под обломками чужого байка, в груде покорёженного металла и оплавленного пластика, залитого теперь уже засохшей побуревшей кровью, он всё ещё жив. Белые цветы акации увядают между его слипшихся прядей.
– И это чудо, что он жив, – хмуро говорит Десятому Шамал, в очередной раз забывающий о своих принципах ради молодого Урагана, ведь ученики не бывают бывшими. – Нет, я ничего не могу обещать.
У стоящей рядом Киоко в глазах блестят слёзы. Трайдент поднимает голову, и Тсуна понимает, как же тот устал. Впрочем, усталость не мешает ему отвлечь девушку комплиментами, предложив ей в качестве успокоительного прогулку по саду резиденции. Десятый босс Вонголы рад этому. Всё, чего бы он хотел сейчас – остаться один, здесь, рядом со своим Хранителем.
Он не произносит ни слова, не спрашивает у неподвижного душного воздуха, почему – он уже успел понять это. Он только сжимает в пальцах поникшую веточку акации, которую Шамал вытащил из слипшихся от крови волос Хаято, и думает, что если его Ураган не придёт в себя и не откроет глаза, воздух для него, Десятого навсегда останется так же недвижим, как время – для Первого.
Он молчит, и не отходит от своего Хранителя ни на минуту. Никто не решается его беспокоить, кроме Шамала и Киоко, изредка приносящей ему поесть – только из расположения к ней и нежелания обижать девушку, он принимает эту заботу, хотя перестал чувствовать вкус и к еде, и к жизни, и, будь его воля, не ел бы совсем – не появляется даже Реборн.
В один из таких визитов Хаято, наконец, приходит в себя. Болезненно морщится, медленно моргает, и его лицо невольно застывает, когда он замечает девушку.
– Хаято, – говорит Тсуна. Он в первый раз называет своего Хранителя по имени, но тот ничем не подаёт вида, что замечает это. Он понимает, что Десятый заметил, как изменилось его лицо, но ему всё равно.
– Киоко. Оставь нас, пожалуйста, – ничего не выражающим голосом произносит молодой Вонгола. Пламя предсмертной воли ярко вспыхивает в его волосах, разгоняя по углам царящий в комнате полумрак.
Девушка кивает. Дверь с негромким стуком закрывается за ней, и они снова остаются одни.
Это ваша решимость, Джудайме? – отстранённо думает Гокудера. – Но почему?.. сейчас?..
Негромкий голос Тсуны обрывает его мысли.
– Ты нужен мне, Хаято, – спокойно говорит он, глядя на своего Хранителя.
В другое время эти слова заставили бы Гокудеру умереть от счастья, вспыхнув и засветившись радостью, но сейчас всё в нём восстаёт против безупречно исполняемого им долга, долга, исполнение которого доселе было смыслом его жизни. Он молча лежит, не поворачивая головы, его губы упрямо сжаты, его глаза не выражают ничего, кроме усталого безразличия ко всему.
Он больше не хочет быть нужен Десятому просто как друг и Хранитель. Ему хочется позволить себе слабость, хочется наконец высказать свои много лет сдерживаемые чувства, устроить Десятому незаслуженный скандал, наорать на него, подорвать полрезиденции… схватит его за плечи и приложить спиной о стену, яростно целуя такие желанные и такие отныне навсегда недосягаемые губы. Он впервые в жизни не в силах пожалеть о том, что он расстроил его и заставил волноваться. Он знает, что это пройдёт, что он сможет взять себя в руки, что он не имеет права ревновать и устраивать сцены, но сейчас ему всё равно, и поэтому он в первый раз в жизни не хочет видеть Десятого. Он хочет, чтобы тот ушёл.
И хуже всего то, что он знает, что и Десятый знает, чего он хочет, благодаря безошибочной интуиции Неба Вонголы.
– Хаято, – непреклонный голос босса заставляет его повернуть голову.
Через мгновение все мысли, весь невысказанный гнев вылетают у него из головы, потому что Десятый Вонгола осторожно присаживается на край его постели, задумчиво касается рукой бледной щеки своего Хранителя и, неожиданно наклонившись, жёстко целует его в губы, словно подтверждая своё беспрекословное право владеть вспыльчивым итальянцем.
– Д..джудайме… – ошеломлённо шепчет Хаято, широко распахивая глаза.
Он не знает, что сейчас он лежит здесь потому, что Риохей, который мог бы в считанные минуты залечить его раны, сейчас на побережье с Ханой, и что Киоко приехала вместе с ней, не сумев отказать лучшей подруге в просьбе, а, значит, женитьба Десятого не имеет к её визиту никакого отношения, и что он, Гокудера, не знает об этом потому, что всё решилось в последний момент, и Десятый и сам ни о чём не знал. Он не знает, что Тсуна прервал много месяцев подготавливающиеся переговоры с одним из кланов, желающим выйти из Альянса, сразу же, как только ему доложили о том, что его Хранителя Урагана нашли при смерти, и поспешил вернуться в резиденцию, вопреки мнению Реборна. Он узнает об этом позже.
Сейчас, когда его израненное тело скручивает невыносимое желание ещё раз почувствовать чуть солёный – о том, что от волнения Тсуна искусал их в кровь, он не знает тоже – вкус этих губ, всё это не имеет никакого значения. Отдать боссу себя всего – разве это не долг правой руки? Разве это не то, чего он хочет? Отдать себя всего – свои мысли, свои чувства... своё тело.
Если бы только патрон согласился принять всё это.
– Джудайме… – почти неслышно выдыхает он.
– Я знаю, – просто говорит Тсуна, вновь наклоняясь к нему, скользя ладонью по серебристым волосам, пахнущим крепкими сигарами и порохом, целуя его – с уверенной властной нежностью, тепло, глубоко, долго, выпивая его дыхание, всё ещё едва ощутимо отдающее текилой и лимоном, чуть морщась, когда соль попадает в крошечные ранки на губах, настойчивее с каждым мгновением.
Гокудера тяжело, хрипло дышит, не в силах совладать с желанием всем телом прижаться к Десятому, не обращая внимания на боль – если бы только он мог подняться! – и, когда тот наконец отрывается от него, пытается что-то сказать, но из груди вырывается лишь беспомощный сдавленный стон.
Гокудера не знает, что этот стон, безотчётно-искренний и такой же откровенный, как он сам, говорит Десятому намного больше, чем сказали бы слова.
Узкие пальцы босса Вонголы властно ложатся на потрескавшиеся сухие губы Хранителя Урагана, принуждая его к молчанию.
– Ты мне нужен, – повторяет он уверенно.
Пламя предсмертной воли гаснет, и на лицо Десятого возвращается его обычная растерянная, чуть смущённая улыбка.
– Тебе ещё нельзя напрягаться, Гокудера-кун, – говорит он обеспокоенно. – Я волновался за тебя, Гокудера-кун, – говорит он. – Отдыхай, Гокудера-кун, – говорит он. – Мне нужно провести совещание. Я приду позже, хорошо?
Он неохотно убирает руку, поднимается и идёт к выходу. Оборачивается, чуть задержавшись в дверях, и, при виде неверящего полубезумного взгляда своей правой руки, в его глазах появляется облегчение. Может быть, его Хранитель умён, много умнее его самого, и знает едва ли не всё на свете, но сейчас он знает больше. Он знает, что теперь всё будет хорошо – и это знание намного важнее знания теорем высшей математики, основ экономики или видового разнообразия австралийской фауны.
Тсуна улыбается ему, осторожно прикрывает за собой дверь и, выдохнув, на мгновение прижимается лбом к прохладной стене пустого коридора.
– Как же с тобой сложно, Гокудера-кун… – беззвучно шепчет он, не замечая на своих губах такой же полубезумной счастливой улыбки, какую всего минуту назад видел в глазах Хранителя Урагана.
За его плечом раздаётся сухой смешок, и Тсуна вздрагивает, мгновенно оборачиваясь.
– Реборн! – приглушённо восклицает он, смущённо и возмущённо одновременно. – Что ты здесь делаешь?!
– Не сказал бы, что мне это нравится, – насмешливо произносит киллер, игнорируя его вопрос. И, заметив на лице ученика обычно несвойственную ему отчаянную решимость, добавляет, пряча глаза под полами шляпы.
– Я не против.
– Реборн… – изумлённо произносит Десятый босс Вонголы. И тут же летит на пол. Щека пылает от хлёсткой пощёчины – с годами удар учителя отнюдь не стал слабее.
– Никчёмный Тсуна, – говорит Реборн. – Ты сорвал переговоры. Если ты опоздаешь на совещание, мне придётся тебя убить.
Пистолет так непринуждённо ложится в его ладонь, словно является её естественным продолжением. Крутанув его на пальце, киллер перехватывает мёртвой хваткой ствол, и театрально целится ему в лоб.
Тсуна улыбается.
– Спасибо, - мягко говорит он. – Спасибо... отец.
В непроницаемых тёмных глазах его учителя в первый раз за десять лет мелькает что-то, похожее на удивление.
– Знаешь, я так и не научился подбирать слова, - отвечает молодой Вонгола на его невысказанный вопрос. – Скажи, кого мне называть так, если не тебя? Разве не ты создал того меня, которого видишь перед собой? Разве не благодаря тебе я имею всё, что имею? И, – Тсуна небезуспешно копирует насмешливую улыбку учителя, – разве не твоё родительское благословение я сейчас получил? Да, ещё…
Усмешка внезапно пропадает с его лица.
- Хаято… Я знаю, что это ты приказал шестёркам не сводить с него глаз той ночью. Его не успели бы найти, если бы не ты.
– Они потеряли его на десять часов, – усмехнувшись, сообщает Реборн. – Такие же никчёмные, как их босс.
Тсуна заливисто смеётся и уходит, не обернувшись.
У него совещание.
Реборн распахивает дверь палаты, прислоняется плечом к дверному косяку и смотрит ему вслед. Когда шаги ученика стихают за поворотом, он оборачивается к Хранителю.
– Ты и вправду дурак.
Бледные скулы Гокудеры неуловимо вспыхивают румянцем.
– В следующий раз, когда решишь покончить со своей никчёмной жизнью, оставь кольцо в резиденции, – сухо произносит Реборн, протягивая ему какие-то бумаги. – Но, раз уж ты остался жив, это к лучшему.
Гокудера смотрит на протянутые ему документы и не верит своим глазам. Счёт за ущерб, причинённый бару, за разбитый вдребезги мотоцикл… счёт за моральный ущерб… У него двоится в глазах, он никак не может сосчитать нули.
Хаято не выдерживает, и всхлипывает. Смех причиняет ему боль, но он смеётся – смеётся искренне и открыто, так, как не смеялся уже очень, очень давно.
– Я п..понял, Реборн-сан, – с трудом выговаривает он. – Спасибо.
Киллер кивает и выходит, пряча в уголках тонких упрямых губ отеческую усмешку. Доживи они хоть до глубоких седин, для него они навсегда останутся детьми.
Его детьми.
– Я попрошу Бьянки одолжить тебе её свадебное платье, – говорит он из-за двери. И, посмеиваясь про себя, уходит, не обращая внимания на возмущённый протестующий вскрик Хранителя Урагана.
В отличие от Тсуны, когда бы он ни появился, на совещание он не опоздает. И мог бы не приходить вовсе, но появиться там всё же стоит – кто знает, что ещё может прийти в голову молодому Вонголе, до которого, если только он, Реборн, хоть что-то понимает в этой жизни, только в этот самый момент наконец-то должно по-настоящему дойти, что он по уши влюблён в своего Хранителя.
Ему даже будет любопытно взглянуть на лицо Неба, который, конечно, непременно запнётся на очередной реплике, потеряв дар речи, и непонимающие Хранители напрасно будут пытаться добиться от своего патрона чего-то вразумительного.
Если, конечно, он не даст ему затрещину. Исключительно в учебных целях.
Ведь ученики не бывают бывшими.
Рейтинг: PG-13
Пейринг: TYL!Савада Тсунаёши/TYL!Гокудера Хаято
Жанр: romance/dramatic fluff
Слов: >3000
Размещение запрещено.
Реборн – AD!.
~прочесть.
| Да, ждать иного не пришлось бы, Но он привык за столько дней Быть постоянно рядом с боссом - А он не с ним сегодня - с ней. И пусть душа рыдать не в силах, Хоть, как в квартире, в ней бардак - Но он умеет пить текилу, Он итальянец, как-никак. Лизнув лимонный узкий ломтик, Луной взошедший на руке, Блестящий мелкой солью горькой, Глотает - жжёт на языке. Как порох в шашке динамитной Напиток крепок; как ладонь, И в шнур бикфордов, перевитый, Прожжённых нервов влит - огонь. Он выжил - для; упав, вставая, Но всё же, как ни посмотри - И верность тоже убивает, Верней - сжигает изнутри. И шины с визгом рвутся в небо, И небо то черно, как ночь, И он ни разу с кем-то не был, Но этим вечером не прочь. Забыть, забыться, потеряться, Не помня, кто - сестра, отец... В «палаццо», «виа», «делях», «пьяццах» - Да где угодно, наконец! Слепят, как ревность урагана, Ночной Италии огни, И в каждом - взгляд; налево, прямо - Везде, куда ни поверни. Сопротивленье бесполезно, Пути в один сольются путь - К нему; невеста, не невеста - Но он прорвётся, как-нибудь. Рассвет забрезжит виновато, Но свет горит ещё в окне. - И где ж ты был всю ночь, Хаято?.. - Гулял. Простите, Джудайме... |
Гокудера Хаято быстро шагает по мраморным плитам, дорогим коврам, паркетным полам резиденции, минуя пустые комнаты, коридоры и залы. Этой ночью у семьи важные переговоры, на которых он присутствовать не будет, и Урагану Вонголы необходимо обсудить кое-что с её Небом, убедиться, что предусмотрено всё, что можно предусмотреть, сделано всё, чтобы у патрона не возникло лишних трудностей.
Кабинет босса пуст, но это не удивляет Хранителя – пожалуй, лишь ему одному известно, где почти наверняка можно застать Десятого в такое время. Он знает все, даже самые незначительные привычки своего патрона – в конце концов, разве это не долг правой руки?
Ступеньки бесконечных мраморных лестниц убегают у него из-под ног, ног, которые несут Хранителя в северное крыло, к неприметной двери, ведущей на маленький полузабытый балкон, куда не заходит никто, кроме босса да ещё, быть может, Реборна – учитель и второй отец Десятого без сомнения знает резиденцию Вонголы не хуже, а, возможно, и многим лучше тех, кто когда-то выстроил её. Ни у неё, ни у семьи нет и не может быть от него никаких тайн.
Маленькая дверь, как всегда, открывается бесшумно. На каменных плитах зеленеет мох, пружинящий под ногами, виноградные лозы, увивающие ажурные перила, покачиваются на ветру.
– Джудайме... – выдыхает Гокудера и поражённо осекается, заметив, что босс не один. Стоящая рядом с ним девушка оборачивается, и Хранитель узнаёт в ней Киоко.
За те годы, что он не видел её, Сасагава лишь похорошела ещё больше. Одетая в лёгкое летнее платье, соблазнительно облегающее её тонкое точёное тело, она беззаботно смеётся, стоя рядом с Небом Вонголы, облокотившимся на перила балкона, и смотрит вниз, на пышный сад резиденции, засаженный миртовыми деревьями, оливами, каштанами и цветущей акацией, одуряющий аромат которой сегодня, кажется, так густ, что его можно растереть в пальцах. Здесь, наверху, всегда прохладно – душный летний воздух собирается внизу, в городке у подножия гор, оставляя резиденцию сквознякам и стылым ветрам – и на её узких плечах его пиджак, и он улыбается, тепло глядя на неё.
Гокудера знает, что тот не виделся с ней очень, очень давно - так давно, что он уже почти поверил, что боги смилостивились над ним, и Десятый, его Небо, не женится, вопреки настояниям Реборна. Как оказалось, напрасно.
Он молча смотрит на них, не понимая, почему ему, правой руке босса, не сообщили о её приезде, и не зная, как ему стоит расценивать это – как утрату доверия со стороны Десятого? Но почему? Неужели он допустил, чтобы его отношение к свадьбе патрона и к нему самому стало заметно? Нет, этого не могло быть… разве только… безошибочная интуиция крови Вонголы или Реборн? Да, Реборн мог…
Хранитель опускает взгляд.
– Гокудера-кун? Ты что-то хотел? – спрашивает его Десятый.
Они оба улыбаются ему.
Он с трудом находит в себе силы покачать головой, выдавить слабую улыбку, с непроницаемым лицом произнести какие-то извинения – он не помнит, что именно говорит – и развернувшись, быстрым шагом уходит. Ему кажется, растерянный взгляд Десятого пронзает его неестественно прямую спину насквозь, словно очередь пуль Упрёка Вонголы, и он едва сдерживается, чтобы не провести по ней пальцами, почти ожидая ощутить под ладонью порванную ткань пиджака. Он продолжает чувствовать этот взгляд, даже отгородившись от него дверью, даже свернув в одну из безлюдных боковых галерей. В конце коридора, там, где никто, как он думает, не может его видеть, он почти уже бежит, задыхаясь, не видя ничего перед собой, не замечая ничего вокруг, не чувствуя внимательного оценивающего взгляда ещё одной пары глаз.
Гокудере больно. Внутри жжёт. Обычно широко распахнутые серые глаза сейчас болезненно сощурены, меж сведённых бровей пролегла горькая складка.
Ему удаётся выбежать из резиденции незамеченным; стуча по камню каблуками изящных ботинок, не предназначенных для долгой ходьбы, сбежать по ступенькам крыльца, скрывшись среди деревьев – и, не останавливаясь ни на мгновение, прорваться к безлюдной дороге сквозь хлещущие по лицу ветки, запутывающие в его безупречно уложенных волосах листья и соцветия, оставляющие на дорогой ткани пиджака влажные следы. Прорваться к дороге – и броситься прочь, дальше, как можно дальше от выворачивающего наизнанку взгляда Десятого, который, кажется, способен дотянуться до него даже сквозь густую стену живых изгородей, лавра и фруктовых деревьев.
Вряд ли кому-то может прийти в голову отправиться отсюда в город не на машине, но он – Ураган Вонголы, а это значит, что он способен пробежать, не почувствовав усталости и даже не заметив расстояния, столько, сколько другой человек не смог бы и пройти, и, к тому времени, когда он достигает городских окраин, солнце даже ещё не клонится к закату.
Дойти до центральной площади, затерявшись в толпе, замедлить шаг, и бродить по пыльным тротуарам, не обращая внимания на улыбчивых лавочников и смуглых белозубых итальянок в не оставляющих простора воображению ярких платьях с чёрными блестящими волосами и переливчатым смехом, на гомонящих детей и гул автомобилей, на капли воды, с мерным шумом ударяющиеся о бортики фонатов и воркующих голубей – вот занятие Хранителя на этот вечер.
Спустя несколько часов бесцельных блужданий по узким, наполненным людьми улочкам, когда на площадях зажигаются первые огни, разгоняя начинающие сгущаться сумерки, Гокудера заходит в первый подвернувшийся бар и садится за самый дальний столик у раскрытого окна - несмотря на позднее время, на улицах всё ещё по-летнему душно.
Он бездумно протягивает руку за окно, ловя ладонью тёплый вечерний ветер, и закрывает глаза. Тонкие ветви цветущих белых акаций легко покачиваются, овальные листья нежно гладят запястье Урагана Вонголы, и так легко представить, что это подушечки пальцев Десятого - ведь они такие же мягкие, как эти листья, листья, осторожные, как его редкие прикосновения.
Он заказывает бутылку текилы. Ломтик лимона ложится между большим и указательным пальцем, щепотка соли, упавшая с пальцев, неприятно царапает язык. Он пьёт за надежду, потерянную окончательно, пьёт за крах всех своих безнадёжных грёз, которыми, до сегодняшнего дня, он хотя бы мог позволить себе жить, но которыми не сможет жить дальше. Он пьёт, как пьют над гранитным надгробием, горьковатый прохладный напиток жгуче кусает губы, и каждый глоток оседает на его сердце, словно щепоть пороха, и неизменно подавляемая ревность, сдерживаемый годами гнев неумолимо наполняют его до краёв, точно так же, как он наполняет стакан за стаканом.
Через вторую бутылку его кожу от лимонного сока и соли жжёт почти так же, как скручивающиеся в агонии нервы, текила обжигает горло, а кровь, ударяющая в виски глухим тревожным набатом, кажется жидким огнём, бегущим по перекрученным бикфордовым шнурам вен.
Гокудера ушёл бы, но в этом баре есть пианино. И есть пианист – куда без него. Но то, что ему нужно, он берёт, не утруждая себя просьбами, и ни юный музыкант, чьи пальцы весело танцуют над клавишами, ни пожилой хозяин маленького уютного бара, добродушный улыбчивый итальянец, не знают, что пытаться остановить Ураган Вонголы – это всё равно, что встать на пути торнадо, гуляющего по побережьям и равнодушно сметающего всё на своём пути.
Всё кончается за считанные минуты. В оглушительном грохоте взрывов – «до», в клубах дыма, разъедающего глаза – «ре», и жалобном звоне стёкол – «ми», мужской ругани – «фа» и женских криков - «соль», среди топота ног – «ля», Хаято играет минорную гамму – «си», симфонию, симфонию, которую он про себя назовёт последней – и ему хватает одной руки. Окровавленные пальцы второй сжимают динамитную шашку, и, хотя он не смотрит через плечо, полностью отдавшись музыке, тому, кто захочет помешать ему, в лучшем случае грозит потерять сознание, а в худшем – жизнь.
Ураган Вонголы не промахивается.
Он играет, и ему кажется, что эта музыка разъедает его изнутри, как пламя – бикфордов шнур, как кончики пальцев – соль, как боль – нервы. Откуда-то доносится вой полицейских сирен, сигарета, упавшая на пол, опасно тлеет, и пора уходить, но пальцы не могут, не могут оторваться от клавиш, не могут оторваться от них ни на секунду.
Наверное, он никогда не играл лучше.
За окном визжат шины, хлопают дверьми автомобили, вновь слышится топот ног, но Ураган играет реквием своей надежде, и когда смолкает последняя нота, ему уже нечего терять.
От бара остаётся одно название, от полицейских – горстка испуганных людей, столкнувшихся с чем-то, чему они не могут дать объяснения, чем-то, настолько превосходящим их, что не имеет смысла пытаться преградить ему путь.
Имя Урагана Вонголы в мире мафии произносят со страхом.
Он уходит спокойно, и они оцепенело смотрят ему вслед, и только когда он одним движением вскакивает на чей-то припаркованный неподалёку байк, выжимая сцепление, их отпускает.
– Простите, Джудайме, – сквозь зубы шепчет Хаято, опустив голову. Он знает, что Десятый был бы опечален тем, что он сделал, непременно возместил бы все расходы и долго просил бы того добродушного старика не держать зла на своего друга… друга…
Гокудера болезненно морщится.
Он знает это, но сегодня, сейчас, он не в силах думать о нём – это слишком больно. Он может думать только о себе, и ему ничего не остаётся, кроме как газануть и сорваться с места. Он и выжимает сцепление, и его сухие глаза жжёт, разъедает солью, и темнота в них смешивается с ночной темнотой.
Он превышает скорость, и тем, кто смотрит ему вслед, кажется, что колёса его байка не касаются земли. Он летит прочь, куда угодно, где нет того, кого он больше всего любит и оттого меньше всего хочет видеть, его пальцы мёртвой хваткой сжимаются на руле, а в ушах оглушительно звучит, взрывается динамитом музыка, и ему кажется, что он и сам стал музыкой, что его тело прекратило существовать, превратившись в звуки, распавшись на ноты, летящие куда-то вверх вместе со свистящим в ушах воздухом.
Очертания домов, затем – деревьев, холмов и гор, блики ночных огней словно в замедленной съёмке проплывают перед его глазами, его руки почти дрожат, он весь дрожит, крупно, судорожно, не в силах больше терпеть ядерный реактор у себя внутри, и его хватает только на то, чтобы удивляться, почему он ещё не взорвался, не разлетелся на атомы и молекулы от этой боли, мешающей дышать, наполняющей лёгкие огнём, сжимающей сердце и перехватывающей саднящее горло, от дикого сочетания леденящего, сковывающего мысли и чувства страдания – и обжигающего, яростного гнева, бездумно бросающего его вперёд, вперёд, вперёд…
И когда под колёсами оказывается пустота, тогда он наконец-то взрывается.
Но он – Ураган Вонголы, одно имя которого заставляет опасаться врагов семьи, правая рука своего босса, выросший под опёкой лучших киллеров мафии. И когда на следующий день люди Вонголы, опередив полицию всего на четверть с небольшим часа, находят его под обломками чужого байка, в груде покорёженного металла и оплавленного пластика, залитого теперь уже засохшей побуревшей кровью, он всё ещё жив. Белые цветы акации увядают между его слипшихся прядей.
– И это чудо, что он жив, – хмуро говорит Десятому Шамал, в очередной раз забывающий о своих принципах ради молодого Урагана, ведь ученики не бывают бывшими. – Нет, я ничего не могу обещать.
У стоящей рядом Киоко в глазах блестят слёзы. Трайдент поднимает голову, и Тсуна понимает, как же тот устал. Впрочем, усталость не мешает ему отвлечь девушку комплиментами, предложив ей в качестве успокоительного прогулку по саду резиденции. Десятый босс Вонголы рад этому. Всё, чего бы он хотел сейчас – остаться один, здесь, рядом со своим Хранителем.
Он не произносит ни слова, не спрашивает у неподвижного душного воздуха, почему – он уже успел понять это. Он только сжимает в пальцах поникшую веточку акации, которую Шамал вытащил из слипшихся от крови волос Хаято, и думает, что если его Ураган не придёт в себя и не откроет глаза, воздух для него, Десятого навсегда останется так же недвижим, как время – для Первого.
Он молчит, и не отходит от своего Хранителя ни на минуту. Никто не решается его беспокоить, кроме Шамала и Киоко, изредка приносящей ему поесть – только из расположения к ней и нежелания обижать девушку, он принимает эту заботу, хотя перестал чувствовать вкус и к еде, и к жизни, и, будь его воля, не ел бы совсем – не появляется даже Реборн.
В один из таких визитов Хаято, наконец, приходит в себя. Болезненно морщится, медленно моргает, и его лицо невольно застывает, когда он замечает девушку.
– Хаято, – говорит Тсуна. Он в первый раз называет своего Хранителя по имени, но тот ничем не подаёт вида, что замечает это. Он понимает, что Десятый заметил, как изменилось его лицо, но ему всё равно.
– Киоко. Оставь нас, пожалуйста, – ничего не выражающим голосом произносит молодой Вонгола. Пламя предсмертной воли ярко вспыхивает в его волосах, разгоняя по углам царящий в комнате полумрак.
Девушка кивает. Дверь с негромким стуком закрывается за ней, и они снова остаются одни.
Это ваша решимость, Джудайме? – отстранённо думает Гокудера. – Но почему?.. сейчас?..
Негромкий голос Тсуны обрывает его мысли.
– Ты нужен мне, Хаято, – спокойно говорит он, глядя на своего Хранителя.
В другое время эти слова заставили бы Гокудеру умереть от счастья, вспыхнув и засветившись радостью, но сейчас всё в нём восстаёт против безупречно исполняемого им долга, долга, исполнение которого доселе было смыслом его жизни. Он молча лежит, не поворачивая головы, его губы упрямо сжаты, его глаза не выражают ничего, кроме усталого безразличия ко всему.
Он больше не хочет быть нужен Десятому просто как друг и Хранитель. Ему хочется позволить себе слабость, хочется наконец высказать свои много лет сдерживаемые чувства, устроить Десятому незаслуженный скандал, наорать на него, подорвать полрезиденции… схватит его за плечи и приложить спиной о стену, яростно целуя такие желанные и такие отныне навсегда недосягаемые губы. Он впервые в жизни не в силах пожалеть о том, что он расстроил его и заставил волноваться. Он знает, что это пройдёт, что он сможет взять себя в руки, что он не имеет права ревновать и устраивать сцены, но сейчас ему всё равно, и поэтому он в первый раз в жизни не хочет видеть Десятого. Он хочет, чтобы тот ушёл.
И хуже всего то, что он знает, что и Десятый знает, чего он хочет, благодаря безошибочной интуиции Неба Вонголы.
– Хаято, – непреклонный голос босса заставляет его повернуть голову.
Через мгновение все мысли, весь невысказанный гнев вылетают у него из головы, потому что Десятый Вонгола осторожно присаживается на край его постели, задумчиво касается рукой бледной щеки своего Хранителя и, неожиданно наклонившись, жёстко целует его в губы, словно подтверждая своё беспрекословное право владеть вспыльчивым итальянцем.
– Д..джудайме… – ошеломлённо шепчет Хаято, широко распахивая глаза.
Он не знает, что сейчас он лежит здесь потому, что Риохей, который мог бы в считанные минуты залечить его раны, сейчас на побережье с Ханой, и что Киоко приехала вместе с ней, не сумев отказать лучшей подруге в просьбе, а, значит, женитьба Десятого не имеет к её визиту никакого отношения, и что он, Гокудера, не знает об этом потому, что всё решилось в последний момент, и Десятый и сам ни о чём не знал. Он не знает, что Тсуна прервал много месяцев подготавливающиеся переговоры с одним из кланов, желающим выйти из Альянса, сразу же, как только ему доложили о том, что его Хранителя Урагана нашли при смерти, и поспешил вернуться в резиденцию, вопреки мнению Реборна. Он узнает об этом позже.
Сейчас, когда его израненное тело скручивает невыносимое желание ещё раз почувствовать чуть солёный – о том, что от волнения Тсуна искусал их в кровь, он не знает тоже – вкус этих губ, всё это не имеет никакого значения. Отдать боссу себя всего – разве это не долг правой руки? Разве это не то, чего он хочет? Отдать себя всего – свои мысли, свои чувства... своё тело.
Если бы только патрон согласился принять всё это.
– Джудайме… – почти неслышно выдыхает он.
– Я знаю, – просто говорит Тсуна, вновь наклоняясь к нему, скользя ладонью по серебристым волосам, пахнущим крепкими сигарами и порохом, целуя его – с уверенной властной нежностью, тепло, глубоко, долго, выпивая его дыхание, всё ещё едва ощутимо отдающее текилой и лимоном, чуть морщась, когда соль попадает в крошечные ранки на губах, настойчивее с каждым мгновением.
Гокудера тяжело, хрипло дышит, не в силах совладать с желанием всем телом прижаться к Десятому, не обращая внимания на боль – если бы только он мог подняться! – и, когда тот наконец отрывается от него, пытается что-то сказать, но из груди вырывается лишь беспомощный сдавленный стон.
Гокудера не знает, что этот стон, безотчётно-искренний и такой же откровенный, как он сам, говорит Десятому намного больше, чем сказали бы слова.
Узкие пальцы босса Вонголы властно ложатся на потрескавшиеся сухие губы Хранителя Урагана, принуждая его к молчанию.
– Ты мне нужен, – повторяет он уверенно.
Пламя предсмертной воли гаснет, и на лицо Десятого возвращается его обычная растерянная, чуть смущённая улыбка.
– Тебе ещё нельзя напрягаться, Гокудера-кун, – говорит он обеспокоенно. – Я волновался за тебя, Гокудера-кун, – говорит он. – Отдыхай, Гокудера-кун, – говорит он. – Мне нужно провести совещание. Я приду позже, хорошо?
Он неохотно убирает руку, поднимается и идёт к выходу. Оборачивается, чуть задержавшись в дверях, и, при виде неверящего полубезумного взгляда своей правой руки, в его глазах появляется облегчение. Может быть, его Хранитель умён, много умнее его самого, и знает едва ли не всё на свете, но сейчас он знает больше. Он знает, что теперь всё будет хорошо – и это знание намного важнее знания теорем высшей математики, основ экономики или видового разнообразия австралийской фауны.
Тсуна улыбается ему, осторожно прикрывает за собой дверь и, выдохнув, на мгновение прижимается лбом к прохладной стене пустого коридора.
– Как же с тобой сложно, Гокудера-кун… – беззвучно шепчет он, не замечая на своих губах такой же полубезумной счастливой улыбки, какую всего минуту назад видел в глазах Хранителя Урагана.
За его плечом раздаётся сухой смешок, и Тсуна вздрагивает, мгновенно оборачиваясь.
– Реборн! – приглушённо восклицает он, смущённо и возмущённо одновременно. – Что ты здесь делаешь?!
– Не сказал бы, что мне это нравится, – насмешливо произносит киллер, игнорируя его вопрос. И, заметив на лице ученика обычно несвойственную ему отчаянную решимость, добавляет, пряча глаза под полами шляпы.
– Я не против.
– Реборн… – изумлённо произносит Десятый босс Вонголы. И тут же летит на пол. Щека пылает от хлёсткой пощёчины – с годами удар учителя отнюдь не стал слабее.
– Никчёмный Тсуна, – говорит Реборн. – Ты сорвал переговоры. Если ты опоздаешь на совещание, мне придётся тебя убить.
Пистолет так непринуждённо ложится в его ладонь, словно является её естественным продолжением. Крутанув его на пальце, киллер перехватывает мёртвой хваткой ствол, и театрально целится ему в лоб.
Тсуна улыбается.
– Спасибо, - мягко говорит он. – Спасибо... отец.
В непроницаемых тёмных глазах его учителя в первый раз за десять лет мелькает что-то, похожее на удивление.
– Знаешь, я так и не научился подбирать слова, - отвечает молодой Вонгола на его невысказанный вопрос. – Скажи, кого мне называть так, если не тебя? Разве не ты создал того меня, которого видишь перед собой? Разве не благодаря тебе я имею всё, что имею? И, – Тсуна небезуспешно копирует насмешливую улыбку учителя, – разве не твоё родительское благословение я сейчас получил? Да, ещё…
Усмешка внезапно пропадает с его лица.
- Хаято… Я знаю, что это ты приказал шестёркам не сводить с него глаз той ночью. Его не успели бы найти, если бы не ты.
– Они потеряли его на десять часов, – усмехнувшись, сообщает Реборн. – Такие же никчёмные, как их босс.
Тсуна заливисто смеётся и уходит, не обернувшись.
У него совещание.
Реборн распахивает дверь палаты, прислоняется плечом к дверному косяку и смотрит ему вслед. Когда шаги ученика стихают за поворотом, он оборачивается к Хранителю.
– Ты и вправду дурак.
Бледные скулы Гокудеры неуловимо вспыхивают румянцем.
– В следующий раз, когда решишь покончить со своей никчёмной жизнью, оставь кольцо в резиденции, – сухо произносит Реборн, протягивая ему какие-то бумаги. – Но, раз уж ты остался жив, это к лучшему.
Гокудера смотрит на протянутые ему документы и не верит своим глазам. Счёт за ущерб, причинённый бару, за разбитый вдребезги мотоцикл… счёт за моральный ущерб… У него двоится в глазах, он никак не может сосчитать нули.
Хаято не выдерживает, и всхлипывает. Смех причиняет ему боль, но он смеётся – смеётся искренне и открыто, так, как не смеялся уже очень, очень давно.
– Я п..понял, Реборн-сан, – с трудом выговаривает он. – Спасибо.
Киллер кивает и выходит, пряча в уголках тонких упрямых губ отеческую усмешку. Доживи они хоть до глубоких седин, для него они навсегда останутся детьми.
Его детьми.
– Я попрошу Бьянки одолжить тебе её свадебное платье, – говорит он из-за двери. И, посмеиваясь про себя, уходит, не обращая внимания на возмущённый протестующий вскрик Хранителя Урагана.
В отличие от Тсуны, когда бы он ни появился, на совещание он не опоздает. И мог бы не приходить вовсе, но появиться там всё же стоит – кто знает, что ещё может прийти в голову молодому Вонголе, до которого, если только он, Реборн, хоть что-то понимает в этой жизни, только в этот самый момент наконец-то должно по-настоящему дойти, что он по уши влюблён в своего Хранителя.
Ему даже будет любопытно взглянуть на лицо Неба, который, конечно, непременно запнётся на очередной реплике, потеряв дар речи, и непонимающие Хранители напрасно будут пытаться добиться от своего патрона чего-то вразумительного.
Если, конечно, он не даст ему затрещину. Исключительно в учебных целях.
Ведь ученики не бывают бывшими.
-
-
23.10.2010 в 21:54какая восхитительная прелесть!
-
-
23.10.2010 в 22:40-
-
24.10.2010 в 19:29еще один прекрасный текст. Безумного хочется еще чего-нибудь с таким высоким уровнем исполнения)
Не будете ли Вы так добры сказать, как называется вторая песня?
-
-
24.10.2010 в 19:30Я рад, если такому замечательному автору, как вы, понравилось это сомнительное нечто.)) Честно говоря, это мой четвёртый фанфик в жизни, и я как-то всё ещё уверен, что фикрайтерство не моя стезя, но из-за «Реборна» я временно не могу писать ориджиналы, он поработил моё вдохновение. =_=
Yagami Rizu
.) Спасибо, такого отзыва мне ещё не приходилось получать. Х)
-
-
24.10.2010 в 19:33Ой, не заметил комментария. Спасибо вам.) Возможно, ещё что-нибудь и будет однажды, но пока вряд ли по этим двум пейрингам.) Мм... вторая... честно говоря, у меня отказывается грузиться этот плеер, а я не помню порядок, в котором их размещал. Теоретически, это должна быть Il Divo - Una Noche...
-
-
24.10.2010 в 19:43как шипперу, мне жаль, как фанату реборна - радостно, что увижу тексты про других персонажей)
"Una noche" в тексте уловил, так что, наверно, она и есть)
-
-
24.10.2010 в 20:11Я и хотел бы шипперить только 2759 и GxD.S.xG, но, увы, меня «озаряет» внезапно, и я сам понятия не имею, на что в следующий раз; когда в голове появляется образ какой-то идеи, даже моя логика и любовь к железному обосную отказываются повиноваться. %) После желания написать GxD.S.x69 я уже ничему не удивляюсь. Ну, в любом случае, буду рад, если напишу ещё что-то, что сумеет доставить удовольствие кому-то, кроме меня.)
Вот и хорошо, я рад, что не ошибся.) Хотя если она в тексте и есть, то неосознанно.)
-
-
24.10.2010 в 21:16мне очень нравится как вы пишите, ваш необычный и интересный язык. как-то так вышло, что по Реборну в основном пишут стёб, юмор... с одной стороны понятно почему, с другой ощущается нехватка серьёзного подхода, продуманности, прописанных деталей...
я не могу сказать, что вижу персонажей именно так, как описали вы, но сколько людей - столько и мнений. и мне очень понравился рассказ. с удовольствием буду перечитывать)
-
-
24.10.2010 в 21:52Не оскорбляйте моего
безупречноговкуса - уж по сравнению с большинством того, что пишут в этом фэндоме, вы не просто, вы намного более, чем замечательный автор.) Я знаю, что не очень умею писать фики сам, но оценивать чужое творчество - в некотором роде моя работа. Х) Оценкой, проверкой и прочим, что касается текстов я занимаюсь не первый год. И в принципе могу объективно и обоснованно раскритиковать всё, что угодно. Но когда текст просто не хочется критиковать, даже если есть, за что - я не могу этого не оценить. Ваши мне критиковать не хочется - зато перечитывал я не раз.) У вас, в отличие от многих, есть стиль. А большинство фиков фэндома похожи друг на друга как Бел на Расиэля - так себе и похуже. О грамотности я уж промолчу.Как ни странно, я не понимаю, почему по нему пишут стёб и юмор. Потому что я сам вижу в каноне возможности для одного из лучших возможных фанонов, глубокие психологичные отношения героев, далеко не поверхностные - и, соответственно, в фаноне могущие быть основанными далеко не просто на какой-то любви или чувствах друг к другу; отношения, которые кощунственно сводить к одному только PWP или чрезмерному флаффу. Если смотреть или читать внимательно, можно заметить множество интересных нюансов. Это мог бы быть очень серьёзный фэндом, полный психоделичных, глубоких и замечательных вещей, почти сравнимых с литературными... но превратился в стёб и засилье многого, что лично для меня неприемлемо. И мне жаль, что это так. Именно поэтому я пишу сам, во многом. Я пишу то, что хотел бы прочесть, и ещё очень многого, чего хотел бы прочесть, написать не сумею, к сожалению. За автора, который бы написал хоть что-то из этого, я б может и душу продал. Х) Но что уж поделаешь.
Поэтому в моих фиках стёба и юмора уж точно никогда не будет. Я ангстовый ориджинальщик, максимум, на что я могу пойти в фике - романс, умеренный флафф и драма, но не юмор; и серьёзность, да, правда, не в этих пейрингах - они для меня почти канон, эти 5927. А за ваши слова - спасибо.)
Я их всё равно каждый раз вижу по-разному, делов-то.) Рад, если это так.)
-
-
24.10.2010 в 22:55значит все еще впереди, так как исходя из стиля и мыслей, изложенных в тексте — у вас большой потенциал ))
-
-
24.10.2010 в 22:58Ну, вообще это была ирония.) Не привык к слову «ня» и его производным. Впрочем, оно и логично - вряд ли на то, что я обычно пишу, можно так отреагировать. Х)
-
-
25.10.2010 в 00:08Вот как... ну тогда в следующий раз я постараюсь оформить свое "няканье" в более многословном виде хД
-
-
25.10.2010 в 00:25Это совершенно необязательно. Х) Я просто отметил как факт, что это у меня в первый раз. Х)) Я не гонюсь за отзывами, запостил фик в сообщество тоже не ради них, и, по правде сказать, мне не особенно важно, что именно в них пишут и как; я просто хочу, чтобы кому-то, может быть, смогло доставить удовольствие то, что пишу я.) Поэтому спасибо, что прочли.) Надеюсь, это действительно не было зря потраченным временем для вас. =^^= Всё остальное имеет мало значения. Х)
-
-
25.10.2010 в 00:56А я просто люблю оставлять отзывы рядом с тем, что мне понравилось х) Не ручаюсь за их адекватность, но, мне собственно не важно — прочтет автор их или пройдет мимо — я высказываю свое мнение х) Да и, к слову, люди, гоняющиеся за комментариями малого стоят, хотя, такие тоже есть. Приятно знать, что к вам это не относится — чем больше авторов, стремящихся доставить удовольствие другим, тем лучше )
-
-
25.10.2010 в 01:08Если так, то ваше к отзывам отношение мне весьма по душе.) Омг... такие тоже есть? Да как-то сколько я ни смотрю, они почти все такие. %)
-
-
25.10.2010 в 01:44Тогда из этих "всех" просто есть исключения. И лучше бы, чтобы таких "исключений" было больше, так как у них, как правило, проглядывается более серьезное отношение к самой сути текста.
надеюсь админы не вышлют нас на 105-ый километр... хД
-
-
25.10.2010 в 18:09по поводу стёба и юмора... большинство людей... как бы по мягче выразиться? предпочитают обращать на форму большее внимание, чем на содержание. вот сказали нам в первой серии, что Тсуна неудачник и тряпка, вот подавляющее большинство пишет именно так, а увидеть развитие личности, сдвиг характера, без которого ни одно произведение, претендующее на "литературность" не имеет смысла? писать про падения с лестницы и врезание головой в телеграфные столбы - это не слишком сложно и забавно. я сама иногда пишу юмор, но.. в жизни каждого человека бывают смешные моменты, у них они тоже вполне могут быть. по чему нет? вот только одним юмором сыт не будешь... хочется как раз про глубокие психологичные отношения героев
я согласна, что Это мог бы быть очень серьёзный фэндом, но видно карма такая. а так - не много найдётся желающих замарачиваться с матчастью, на всё есть готовый ответ - "это же Реборн!". конечно, реборномафия на настоящую ни разу не похожа, но это не повод совсем уж забывать о реалиях подобного социального явления. а то наткнувшись где-то на фразу вроде "к однополым бракам в мафии относились совершенно спокойно" я долго пыталась понять на одной ли планете с автором текста я живу...
очень многого, чего хотел бы прочесть, написать не сумею, возможно... вам бы стоило где-то осветить свои пожелания? с пометкой, что хотите именно серьёзного исполнения, разумеется, а то напишут такое, что кровь из глаз... есть умельцы... в полне вероятно, что кто-то заинтересуется идеей, напишет...
-
-
26.10.2010 в 00:49Cromo да, действительно приятно почитать хороший фанфик с не избитым сюжетом. Спасибо вам. За все что вы выложили в сообщество, да.
-
-
26.10.2010 в 22:26Ну, если вы так относитесь к исключениям, рад быть одним из них.))
Freeda_M
О, а я и не заметил, что именно вы - администратор этого сообщества. %) Как же это прошло мимо меня, не понимаю... Как бы там ни было, не стоит благодарности.) Просто сообщество обновляется не так уж часто, и хотя я обычно не стремлюсь делиться тем, что пишу, с кем бы то ни было, но 5927 мой ОТП, и я не удержался, мне хотелось этому сообществу как-то поспособствовать.)
леди Лилит де Лайл Кристи
Стремление держать планку замечательно и похвально - и даже без похвал сомнительных субъектов вроде меня.))
Ну, Тсуна, конечно, неудачник и весьма слабовольная личность, но, тем не менее, уже изначально он был глубже, чем можно представить, руководствуясь только этими двумя чертами. Поэтому я с трудом представляю, как в данном случае можно обмануться формой, но, наверное, вы правы, и это так и есть.
Одним юмором сыт не будешь, это верно. Тем более, что пошутить тоже нужно уметь, а умеют это далеко не все, кто пытается. Я вот знаю, что я шутить не умею, и даже и не пытаюсь. Х)
Если говорить о серьёзности самого канона, то мафия, конечно, на настоящую не похожа, однако моменты с предыдущими поколениями очень даже напоминают именно настоящую мафию (как пример, в арке Будущего аниме, испытание Тсуны с Хибари). И поэтому вполне можно предполагать, что по крайней мере в TYL! воспринимать мафию по-прежнему такой же детской не особенно разумно.
Хах, о боже мой. К однополым бракам в мафии относились спокойно - интересно, музой автора, часом, не Луссурия с Леви были? Увы, я вот без матчасти не могу, если пишу не просто романс, как здесь - я любую мелочь найду и изучу, прежде, чем. Но лёгкое отношение к ней тоже понимаю - зачем ведь, кому это нужно. Обычно людям эмоций хочется, да и всё. А сублимировать их можно и без всякой там матчасти.
Возможно, и я подумывал об этом, но, хотя читал нескольких хороших авторов, не больше десятка, к сожалению, среди них был только один, в авторстве которого я бы почитал какую-нибудь из этих идей. А у нас, увы, очень не совпадают ОТП. Х)
-
-
27.10.2010 в 21:57Большое вам спасибо. Приятно что есть люди, которые поддерживают в сообществе жизнь.
-
-
27.10.2010 в 22:19Увидев вас, я об этом начал догадываться.)
И ещё раз не за что.)
-
-
13.11.2010 в 22:18-
-
13.11.2010 в 22:35О. Даже так.)
Рад, что он показался вам вхарактерным - обычно как раз таки не кажется, а приятно ведь разделить с кем-то взгляд на героя.) И... ну что сказать. Замечательно, что вот это вот сумело и вас порадовать.)
Спасибо.
-
-
13.11.2010 в 22:42-
-
13.11.2010 в 23:22Музыка - это святое, я жуткий меломан, если честно, редко пишу без музыкального сопровождения.) Так что не за что, даже вдвойне приятно, что она пришлась по душе. Итальянцы сейчас вообще не особенно популярны.
-
-
13.11.2010 в 23:44-
-
13.11.2010 в 23:48О, это знакомо.)) У меня ровно то же самое, а после «Реборна» я уже всерьёз задумываюсь о том, чтобы начать его учить самостоятельно, теперь уже время есть.
-
-
13.11.2010 в 23:52-
-
14.11.2010 в 00:07Действительно, повезло, не то, что мне. Со своими способностями полиглота и поверхностным пониманием языков шести, я учусь на химфаке. Х) Так что, увы, никто меня ему не научит, только сам. Он и правда шикарен.))
-
-
14.11.2010 в 09:51но химия тоже же здорово) я вот в ней нуб полнейший))) у нас правда только со следующего курса и со второго полугодия еще латынь, так что итальянский будет попроще остальных)))
а курсы дополнительные по изучению языка?